|
– А если по ночам на улицах только собаки воют – какая тут свобода? Раньше то на улицах – фонари до утра, и трещотка дворницкая, и трактир… – Был рабом и сдохнешь рабом, – сказал Евпланов, – и ну тя к лешему, только расстраиваешь меня! В это время дверь отворилась и на пороге с револьверами в руках появились двое: черти не черти, но лица коричневые и вроде бы прозрачные, а разглядеть за этой прозрачностью ничего и не разглядишь. – Сидеть на местах! Кто двинется – пуля в лоб. Евпланов потянулся было к маузеру, но тот, что был повыше ростом, взвел курок: – Тут рукой не отделаешься, батя, а без головы не проживешь… Не трожь дуру… – Ребята, ребята, – сказал Евпланов, – на государство руку поднимаете. Лучше подобру уходите, а то ведь всех к стенке, щадить не станут. – Ничего, – успокоил его первый грабитель и двинулся к Евпланову, – к дуре не прикасайся, она мне пригодится. – Не трожь, – сказал Евпланов. – Или стреляй. Так не дам, понял? Первый оглянулся на своего товарища: Дмитрий Юрьевич не велел стрелять, шум погубил бы все дело. – Финкой, – сказал тот, что стоял возле двери, – это будет тихо. Евпланов сообразил: боятся стрельбы. В долю секунды он кинулся с кушетки на пол, успел ударить грабителя мыском сапога в живот. Тот взвыл. Евпланов начал скрести пальцами кобуру, чтобы достать маузер, и не видел, как Карпов, схватив грабителя, который стоял скорчившись, поднял его перед собой и бросился на того, что замер у двери. – Ах, сука! – закричал грабитель и, рванув своего товарища за куртку, другой рукой ткнул наганом что есть силы в живот Карпова. Он не хотел и не думал стрелять, но палец нажал курок, и прогрохотал выстрел, и в это время Евпланов, достав маузер, несколько раз выстрелил. Один упал молча, а второй закричал изумленно, тонким голосом: – Ой, господи! Убили! Убили меня! Бекматуллин осторожно вытаскивал у него из ладони наган, не в силах отвести взгляд от сахарно белой кости, торчавшей из голенища сапога. Воронцов бросил в мешок какие то камни – какие, толком не успел разглядеть – и кинулся к выходу, ступая мягко, на носках, словно весной, когда скрадывал глухаря на току. Следом за ним бежали Крутов с Олежкой – божьим человеком и Ленькой кривым, который успел набрать несколько пригоршней бриллиантов. Воронцов проскользнул мимо освещенной двери, где были сторожа, успев крикнуть: – Кривой, задержи! Ленька, не входя в комнату, прямо через дверь выпалил весь магазин и хотел было броситься следом за своими, но тут в него вошла острая боль, а только потом он услышал выстрел и ощутил запах гари – как в детстве, когда жгли серу со спичек в подвале на Бронной. Евпланов споткнулся о Леньку, упал, поднялся быстро и прохрипел: – Бекматуллин, звони в ЧК! Выбежав на крыльцо, он увидел две пролетки: одна ехала к Тверской, а вторая вот вот повернула бы на Дмитровку. Он вскинул маузер и три раза выстрелил по двум седокам: один был на козлах, а второй, словно поп, в рясе или в юбке: он не мог и представить себе, что стреляет в женщину. Анна Викторовна увидела, как человек на крыльце Гохрана вскидывает пистолет, целя в них. Она бросилась на спину Воронцову, схватила его голову руками и закричала: – В сторону, Дима, в сторону! А потом раздались два выстрела, и Воронцов ощутил толчок в лопатку – это была пуля, пробившая легонькое тело женщины. «Будет кровь, – машинально отметил он, – на сером очень заметно». |
