|
Первым отозвался Баклажан. – Я видел осязаемую радугу… – сказал он глухо. – Над старыми заводскими стоками… – А я, Мэри Сью, однажды выкопал на болотах Чашу Грааля, – похвастал Бруно. – Как выяснилось, это была разновидность смерть-лампы. Жизнь-лампа назвали. С ней меня и повязали, к слову. Маттакуши снял со лба очки, вынул из кармана пиджака носовой платок, дохнул на линзы и спросил лукаво: – Слышала ты о Бродяге Дике? «Рачий глаз» заинтригованно уставился на японца. А Ким заметила, что Строгов нахмурился. Очевидно, тоже приготовился слушать и мотать на ус. – В восемьдесят восьмом дело было, – принялся рубить фразами Маттакуши. – Пошли я, Пудель и Карлик Цмыг. «Зеленка» обложила со всех сторон. Ночь, а она светится, как фосфор. Прижала к заводу. Мы поднялись на платформу под каупером, «зеленка» стелется по земле, вверх не лезет. Дик нас учуял и давай греметь. Страшно, удары такие, что штукатурка отваливается. Стекла дребезжат, осыпаются осколками. А «зеленка» не убывает. Сидим мы на платформе, поняла? Наше дело какое? Ждать, только ждать. А из окон заводских – свет синий, и тени – черные и густые, как гудрон. И стало нам по очереди казаться, что нужно идти на этот свет. То я Пуделя за шиворот поймаю на лестнице, то Цмыг мне оплеуху даст да назад оттащит. Чего только в Зоне ни видели, но такого – никогда. Ни раньше, ни позже, поняла? Пудель так рвался, что свалился за перила. Упал в «зеленку» спиной. Встал, одежда на нем стала разваливаться, и кожа – слазить, но он все равно побежал туда, где бесновался Дик и светили синие огни. На наши крики ему было плевать. А сам не кричал, хотя было ему больно до одури. Дымился. Исчез за углом. – И вы больше никогда его не видели? – спросила Ким полушепотом. – Как же. «Зеленка» схлынула. Мы с Цмыгом рванули со всех ног к забору. На востоке серело, а после рассвета опасно выходить из Зоны – накроют. Пудель сидел на вершине террикона, не человек – кусок мяса. И сказал он, что до сих пор по ночам снится. Дик – это пчела, говорит. Медок собирать, говорит, рвется, но поле не то. Отпустил, говорит, чтоб я указал ему городишко. Так, и сказал: не Хармонт, не город, а городишко. И не показал, не провел, а указал. – Спятил Пудель, век воли не видать, – сказал Бруно, барабаня пальцами по обложке Библии. – В «зеленке» искупаться и не сдохнуть – уже тяжело верится, а если при этом остаться в своем уме, то вообще – порожняк. – Много ты знаешь, – огрызнулся Мартин, блеснув зубами. – У меня от Дика – мурашки по коже. Вы меня знаете, я ничего не боюсь. Все мертво, и только эта хреновина возится на заводе… – Да никто там не живет! Всего лишь «веселые приз-раки» резвятся, – рассудительно сказал Баклажан, рассматривая свои ногти. – Что было дальше? Вы забрали этого… Пуделя в город? – поторопилась вмешаться Ким, пока не началась очередная перепалка. Маттакуши надел очки. Посмотрел на Ким увеличенными, насекомьими глазами. – Нет. Ушли мы. А Пудель долго смеялся нам вслед. – Ну конечно, – пробурчал Баклажан. – Храбрецы чертовы, – он поднялся и поплелся к дверям. – Вам тоже приходилось сталкиваться с Бродягой Диком? – обратилась Ким к Мартину, ощущая, что «рачий глаз» заглядывает ей в декольте. Негр неопределенно пожал плечами. – Я завод стараюсь обходить десятой дорогой. Слишком много зданий, труб, платформ, техники брошенной – ни черта не видать. Гиблое место этот завод. Шаркнула по пузырям на линолеуме дверь, вернулся Баклажан. – Строгов, – сходу обратился он к русскому. – Тебя Голдинг ищет. |
