– Курить запрещено! – вопит крупная немолодая медсестра, гневно направляя в мою сторону указующий перст.

– Я всего лишь держу ее. Я не курю.

Медсестра окидывает меня злым взглядом, словно я вор, которого поймали за руку. Я возвращаю сигарету в пачку. И почему-то вспоминаю о Кларисс. Здесь не хватает только ее. Если бы она была жива, она была бы вместе с нами в этой комнате, рядом со своей дочерью, своими детьми, своими внуками. И со своим мужем. Ей было бы шестьдесят восемь лет. Я не могу представить мать в таком возрасте. Она навсегда осталась молодой. Я достиг возраста, в котором ей не довелось побывать. Она так и не узнала, что это такое – воспитывать подростков. Если бы она не ушла, все было бы по-другому. Мы с Мелани так и не узнали всех прелестей подросткового возраста. Нас приучили быть послушными: мы не позволяли себе ни вспышек ярости, ни криков, никогда не хлопали дверью и не оскорбляли старших. Святой подростковый бум прошел мимо нас. Несгибаемая твердость Режин не оставляла пространства для маневра. Бланш и Робер одобряли ее действия. По их мнению, это был хороший метод воспитания – дети в наличии, но даже дышат шепотом. А наш отец, который в одну ночь стал другим человеком, перестал интересоваться своими детьми и их будущим.

Мы с Мелани не имели права быть подростками.

Мы с Арно возвращаемся к больнице и садимся на деревянную скамейку у входа.

– Она поправится?

– Мел? Конечно! Конечно, поправится.

Но тон у меня не самый оптимистичный.

– Пап, ты говорил, что машина слетела с дороги.

Да. Мел была за рулем. А потом вдруг – бум! – и авария.

– Но как? Как это случилось?

– Мелани хотела сообщить мне о чем-то, что ее волновало. И в это мгновение все и случилось. Она как раз собиралась рассказать мне, о чем недавно вспомнила. Но после аварии некоторые эпизоды выпали у нее из памяти.

Арно молчит. У него теперь такие большие руки… Настоящие мужские руки.

– Как ты думаешь, о чем она хотела сообщить?

Я делаю глубокий вдох.

– Думаю, это касалось нашей матери.

Арно выглядит удивленным.

– Вашей матери? Но вы никогда о ней не говорите!

– Это правда, но эти три дня в Нуармутье разбудили воспоминания. Мы говорили о прошлом, говорили о ней. И многие забытые эпизоды всплыли на поверхность.

– Продолжай, – настойчиво просит он. – Какие например?

Мне нравится его манера задавать вопросы – просто, прямо, без околичностей.

– А ты забыл?

– Нет, я не это имел в виду. Я прекрасно помню день ее смерти, худший день моей жизни. Представь: ты говоришь маме «до свидания!», няня ведет тебя в школу, там ты проводить свой обычный день и после полудня возвращаешься домой, в руке у тебя булочка с шоколадом. Все, как всегда, вот только когда ты входишь в квартиру, выясняется, что отец уже дома, дед и бабка тоже, и у всех страшные лица. И они сообщают, что твоя мать умерла. Какая-то штука в мозге… Потом, в больнице, тебе показывают накрытый простыней труп и говорят, что это – твоя мама.