— Не то! — буркнул дед. — Дуэль была… с ихним снайпером.

— Что вы говорите?

Она быстро прощупала плечо и как-то незаметно приложила ухо к груди деда. Вот это подходец!

Слушала, слушала и говорит:

— Оч-чаровательно! Легкие чистенькие!.. Так… Так-так!.. А сердце от…

Она не договорила, но я понял: она хотела сказать, что сердце отвр-р-ратительное. Ухом по груди деда водит, а смотрит на меня и спрашивает:

— Папа с мамой скоро вернутся?

— В феврале обещали.

— Нужно их вызвать телеграммой.

— Они не на прогулке! — зашумел дед. — Никаких вызовов!

Она ласково погладила его по щеке.

— Вы поймите…

— Это вы поймите!.. И никакой паники! Дождусь! Без них не помру… не дождавшись!

Как он это сказал — про смерть, у меня не один, а оба глаза задергались. Выскочил я из комнаты и — в ванную. Только и не хватало, чтоб мои слезы увидели! Уткнулся в полотенце и слышу Катюшин голос:

— Сашек! Милый! Не плачь!

Я бы ей ответил, да горло первый раз в жизни не сработало. Захлопнул дверь перед ее носом, вытерся и вышел в коридор. А она и говорит:

— Не бойся! Мама все постарается сделать. Она опытный врач.

Как раз и мама из комнаты деда вышла с какими-то бумажками в руке.

— Обед у вас есть?

У нас селедка была, колбаса и пельмени.

— Найдем чего-нибудь.

— Уж эти мужчины! До чего беспомощные!.. Катюша, аптека и обед за тобой. Вот рецепты.

— А телеграмму? — спросил я, и опять в глазах у меня защипало.

— Дедушка не хочет. И в больницу отказывается… Подождем денек.

В тот день я швейцаром был: то и дело открывал и закрывал дверь. Сестра с уколами прибегала. Катюша в аптеку сходила, в магазин. А после уроков Бун заявился. Мы с ним на кухне обедали. Катюша на стол подавала. И деда она накормила. Без нее бы он обязательно встал. Не знаю, как она сумела накормить его с ложечки.

Какая-то она удивительная! Я раньше и не замечал. Все у ней само делается. И квартира чистая стала, и обед горячий из трех блюд. Дед даже приободрился.

Собрались мы около дивана. Глаз у деда все дергается. Голос хоть и повеселее, а все же слабый. Шутит:

— Молодцы, гвардейцы!.. На помощь к окруженному пробиваетесь…

А мне и жалко его, и обидно, что он такое про себя говорит. Попасть в окружение — это у деда самое последнее дело, вроде как бы полный конец.

— Никто, — говорю, — тебя и не окружал!

— Нет, Санька… Чего уж тут скрывать… Сплоховал твой дед. В штрафники списать его надо.

— Штрафники тоже хорошо дрались! — сказал Бун. — Я читал: они отчаянные были!

Катюша на часы посмотрела, бутылку взяла и ложку.

— Пора лекарство принимать.

Дед открыл рот и послушно проглотил лекарство, а она и говорит:

— Уж эти мужчины! Все про войну!.. Жить надо и радоваться!

— Жить надо, пока других радуешь, — ответил дед и совсем меня разозлил.

— А ты, — говорю, — не радуешь, что ли? А про елку забыл? И… и вообще!..

Я бы много мог вспомнить хорошего про деда, но неудобно как-то. Да и не любит он, когда его хвалят. Но на этот раз он принял похвалу и посмотрел на елку. Она в углу стояла, в ведре с водой. Не с простой! Дед рецепт один знает. Он в воду мелу натолок, желатину посыпал и еще чего-то.