— Дедушка, — начал Бусый, пока они с Соболем и Ульгешем шагали к дому Отрады. — Помнишь, ты сказывать велел, если будет сниться что необычное?

Соболь внимательно посмотрел и кивнул.

— И особо, если какой сон повторится…

— Мне снится меч, — сказал Бусый.

— Какой меч?

— Серебряный, — ответил мальчишка. Подумал и уточнил: — Как луч лунный. Ну, вроде тех, которыми Луна нас от Змеёныша оборонила… Вот и меч тот… оборонить силится. То я сам им рублюсь… как бы я — и не я вовсе… А кругом тьма, и враги со всех сторон наседают… — Тут он призадумался, говорить ли про загнанного крысёнка, и решил всё же сказать: — А то вот крысёныш малый привиделся, вроде как кто его плетью хлещет, он отбивается. Я помочь, жалко ведь, а тут у него в лапке серебряный меч себя оказал… К чему бы, дедушка?

— Не знаю пока, малыш, — задумчиво проговорил Соболь. Попробовал бы кто другой назвать Бусого малышом!.. Обиделся бы, кулаки сжал. Только дедушке было можно, от него это воспринималось как ласка, как подтверждение их с Бусым родства. А Соболь продолжал: — Сегваны, те торопятся сразу истолковывать сны, ибо верят, что те сбываются именно так, как их объяснили. Но мы не сегваны, верно? Я, к примеру, вырос в Саккареме…

«Да помню я, помню…» — мысленно подосадовал Бусый, но ничем не показал своего нетерпения, да и правильно сделал.

— Так вот у нас, — сказал Соболь, — если начинают вспоминать старину, обязательно заведут речь про то, как через реку Малик, по-здешнему Край, некогда хлынули на нашу землю враги. Степные кочевники из Халисуна. Были их, сказывают, неисчислимые тьмы, такие, что солнце над Саккаремом померкло аж на двести лет…

Благородный Зелхат, с которым по молодости я был немного знаком, объяснял нашествие засухой и смертельным голодом, постигшими в тот год Халисун. Он говорил, кочевники ринулись через Край, потому что спасали от смерти своих детей. И дрались отчаянно, так, что не нашлось силы, способной их удержать. Саккарем пал, и уже наши дети остались без пищи и крова, потому что халисунцы нас обобрали до нитки. Зелхат говорил, что на самом деле земля была способна прокормить и тех и других, но не мне об этом судить. Для нас, саккаремцев, это была чёрная напасть, в одну осень выкосившая половину страны, а кто уцелел, оказались у завоевателей в рабстве. Я тебе даже так скажу: сколько веков минуло, вроде всё давно улеглось, а вот написал Зелхат в книге, будто халисунцев не злобная кровь погнала через Малик, а голод и страх, — и шад Менучер немедля решил, что старик его первому готов был продать, кто только заплатит. Это всё я к тому, что память о тех временах у нас по сию пору больная.

Соболь вдруг поперхнулся, как будто в горло что-то попало. Пока он откашливался, Бусый успел люто пожалеть, что не родился много столетий назад в далёкой стране Саккарем. Уж он точно оборонил бы непраздную жёнку. Сделал так, чтобы не качалась на багровых от пожара волнах сиротская зыбка. «Хотя… Ведь во мне кровь дедушки Соболя, а значит, и нашего далёкого предка, который жил в те времена! Стало быть, частица меня в самом деле резалась с халисунцами и отстояла ту бабу, а сказитель всё выдумал, чтобы было страшней…»

И хотя земная и трезвая часть его разума внятно подсказывала, что дело скорее всего завершилось бы, как в той деревне Сынов Леса, разорённой Мавутичами, — Бусый яростно отвергал её доводы и всей силой души не желал верить.

А старинную саккаремскую песню вдруг продолжил… Ульгеш:

Бусый распахнул рот что-то сказать… да так и позабыл снова закрыть.