Вот и попустила Богиня, чтобы могилы Стража, затерянной в горах, где мы службу несли, такие нелюди и доискались. Им что! Раскопали, святые кости наружу повыкинули, золото да каменья ища… Только не было там ни золота, ни дорогих самоцветов. Лишь светлый меч у схороненного в иссохших руках. Высшая драгоценность, шадам и державе великая оборона!

Думаю я теперь, возжелала Богиня нам, смертным, дать испытание. Вразумить, заставить задуматься, чего мы все стоим. Уж чем я это заслужил, мне неведомо, но только моя сотня Призраков в то ущелье прямо и вышла. Туда, где стервятники среди раскиданных костей с добычей стояли…

— Ну? Где вы там?

Из дому выглянула бабушка Отрада, хотела поторопить Соболя с мальчишками внутрь, но посмотрела на их лица и больше ничего не сказала, только сама подошла послушать.

А Соболь посмотрел на Бусого и вдруг усмехнулся, безошибочно угадав:

— Что, малыш, думаешь, раз я их нелюдями нарёк, там страшилища собрались вроде оборотня Резоуста? Э-э, малый, если бы всё было так просто!

Грешен я, вроде уж и крови к тому времени понюхал, а чуть было им не поверил… Выглядели они как все добрые люди и речи вели очень даже разумные. Дескать, это шад поручил им могилу безвестную отыскать и меч из неё к нему во дворец доставить. Вот и думай, сотник, что делать! Видит Богиня, Менучер, шад тогдашний, и не такое вполне мог приказать… Помню, стою я, разглядываю то их, то могилу, молчу, а самому голыми руками святотатцев удавить хочется… И видно, я это желание совсем утаить в себе не сумел. Вот тут ихний набольший не выдержал…

Бусый сразу вспомнил, как шёл дедушка Соболь навстречу бывшему венну. Можно было представить, что за холод окатил душу могильного вора!

— Отозвал он меня в сторону, — неспешно рассказывал Соболь, — да и говорит: отпусти, сотник, заплатим тебе. Кошель с деньгами достаёт…

Я — опять молчу. А сам думаю, с чего бы это шадовым посланцам нас, стражу приграничную, подкупать? Если нас даже чужеземные подсылы неподкупными знали и нерушимо верными шаду?..

А набольший, видно, счёл, будто я ценой недоволен. Возьми да и брякни: как будем меч продавать, возьмём тебя в долю. Десять кошелей таких же получишь! Меч, мол, покупает очень могущественный владыка, который уж если чего захочет, так редко торгуется…

Вот оно, стало быть.

Я в те годы вашего обычая не держался… Знал уже — убью гниду, но поговорил с ним ещё. Всё вызнал: и как могилу по старинным картам разведали, и как с покупателем снюхались. Вот… А потом мы все кости честно собрали и меч Стражу обратно в руки вложили. Расшатали несколько скал и обрушили — никто больше с корыстью не подберётся… А тех отвели подальше, чтобы воровская кровь праведной могилы не замарала. И перебили без жалости.

— Значит, меч явился мне потому, что я твой внук?

Бусый смотрел на свои ладони и силился вспомнить, как лежала в них приснившаяся рукоять. Но с кожи ещё не сошли следы волдырей, и, странное дело, вместо меча на ум так и лезла обложка берестяной книги и палящий жар, из которого он её выхватил.

— Потому или нет, но, я думаю, неспроста, — сказал Соболь. — А ещё… Может, я от старости совсем уже поглупел, но… Знаете, малыши, в Саккареме у нас народ всё больше черноволосый. И я был в молодости как смоль, и сам великий Курлан родился таким же. А вот сыновья у него, если верить сказителям, все двенадцать удались светлоголовыми — в мать. Да не изжелта-белобрысыми, как многие халисунцы, а по-настоящему среброволосыми. Говорят, это знак, отметина избранности. Сам я в жизни таких волос ни разу не видел. До недавней поры…

— Мавутич, — ахнул Бусый. — Беляй!

Если б Соболь вершил свой рассказ в деревне у Белок, его внук, пожалуй, тотчас вспомнил бы о собственных волосах — и немедленно раздулся от мальчишеской гордости.