— Да ладно, пусть их! — махнула рукой Таемлу. — Лучше скажи, что дальше в твоей книге написано?

— Так ведь… Я же только первую страницу и рассмотрел! Деревянная крышка откинулась, я и…

— Погоди, но её кто-то спас из огня! Спас! И прятать унёс! Значит, можно ещё её полистать!

— А Луна, — подхватил Бусый, — на убыль нынче пошла, но кругла ещё…

— Ну так просыпайся и беги, лежебока!

— Спасибо, Таемлу! Батюшке кланяйся!

— Да хранит тебя Владычица Кан…

Последние слова Бусый дослушивал, уже поднимаясь с лавки.

Босую ступню, коснувшуся пола, тотчас облизал горячий шершавый язычок. Волчонок Летун, сразу и навсегда признавший Бусого за своего друга, ночевал тут же, под лавкой. И не просто ночевал. Стерёг, оберегал его от возможной напасти. Хотя сам был ещё очень слаб.

Бусый ласково взъерошил шерсть на голове малыша. Шепнул в ухо, тихонько, чтобы не разбудить никого:

— Поправляйся, дурачок, вместе в лес будем бегать… А сейчас — один пойду. И не скули! Куда тебе со мной, наперво стоять как следует выучись!

Едва высунувшись из дома, Бусый понял: нынче ничего не получится. Луну то и дело затмевали облака, ночь выдалась холодней предыдущей, с реки тянуло не зябкой свежестью, как вчера, а промозглой сыростью, ощутимо гнавшей назад, в избяное тепло. Всё-таки Бусый вышел на то же самое место — к обрыву над Звоницей, хоть и понимал, что делает это зря. Спины лесистых холмов всё так же поднимались одна из-за другой, уходя к далёкому горизонту, их то кутали летящие тени туч, то заливал холодный лунный огонь… Бусый смотрел вдаль, стоя на ночном весеннем ветру, и никак не мог уловить, вспомнить, вызвать в себе то чудесное единство с небом, лесом, речкой, со всем миром… С иными мирами, иными, незнакомыми гранями Великого Целого…

Когда-то давно он спросил у перехожего сказителя, забредшего к Белкам, как тому удаются такие складные песни. Сказитель, кряжистый дядька с весёлыми голубыми глазами, почему-то не погнал назойливого мальца. Отставил кружку с квасом, степенно обмахнул усы, задумался и после сказал: «А по-разному, чадо. Бывает, накатит волной, само из души хлынет так, что пальцы по струнам не поспевают! Но чаще инако: душу сперва потрудить надо, помыкать, потеребить, и тогда уже — не волной, струйкой тихой — но льётся. И случается, словно прорвёт внутри какую препону, и вот она снова — волна. А бывает, выжимаешь себя, как тряпку, а наружу, как из той тряпки, одна-две мутные капли… тогда и отступиться потребно. Квас вот этот небось тоже сразу не пьют, как только сухари с закваской смешают. Ему выбродить надобно…»

И чего ради Бусому было расспрашивать, а услышанное запоминать, ведь сам он песни складывать не посягал?.. И почему теперь всплыло?..

Он вертел камень, поглядывал на Луну, ёжился от холода и упорно вспоминал услышанное когда-то. Получается, не только сказителям ведомо, как воспаряет изведавший вдохновение дух. Может статься, вчера камень поведал ему самое главное, такое, что помогай Боги до конца дней постигать? Малым внукам рассказывать, как пережил, что не на всякую жизнь один раз выпадает?.. Как знать? А может, душу потрудить надо, чтобы повторилось? Или… совсем отступиться, домой уйти досыпать?

Бусый так и стоял в нерешительности, когда услышал за спиной шаги.

Шаги были знакомые и родные. Бусый уже не спутал бы эту неловкую походку ни с чьей иной.

— Тётушка! — Он обрадовался и самой Синеоке, и тому, что отвлекла, а то он уже собственный хвост начал было ловить. — Поздорову, тётушка! Тоже на Луну вышла полюбоваться?

Синеока, как водилось за ней, хотела ответить, но покалеченный разум точно споткнулся — лишь мычание вырвалось из её уст.