– Я предлагаю тебе рассматривать Имоджин как пробный камень, относительно которого претенденты проявят свои качества. Хорошие или плохие. Как предмет соперничества.

– А искушения одной короной было недостаточно?

– Корона сама собой. Но иногда… иногда нужна еще и женщина, чтобы определить, кто способен на скотство, а кто – на рыцарство.

– Во всяком случае, – сказала королева, глядя вниз, на двор, – их ты уже втянул в эту игру. Соперничество. Во всем. В игре, в гимнастике, в науках, на мечах. Чьи собаки быстрее, чей змей поднимется выше. Эти жуткие забавы вроде забраться по отвесной стене терема с помощью всего лишь двух кинжалов! Этот… этот страшный человек!

– Ты про Циклопа Бийика? – Клаус подошел и встал рядом с нею у окна. – Да, ему не повезло с лицом. Но ничего не поделаешь, он лучший мечник отсюда и до самого моря.

– Чудовище! – с чувством высказалась Лорелея. – Это его затея с верхолазанием!

– Для этого его и нанимали. Он должен тренировать мальчишек, гонять их так, чтоб света белого не видели. Мужчина должен время от времени подвергать себя полной нагрузке, чтобы не забыть, что он – мужчина. Чтобы не утратить права так называться.

– Один из них убьется, и… выбор произойдет сам собой. Ты доверил выбор ей. Почему ты не доверил его мне?

– Лорелея, – неожиданно сказал король, – ты все время говоришь, что у тебя два сына. И звучит это достойно и благородно. Но ты же Киммеля в упор не видишь!

Его жена опустила глаза.

– Это потому, – сказала она, глядя в пол, – что ты его отличаешь.

– Нет, – сказал Клаус. – Нет! Я абсолютно ровен с ними обоими. Каждый из них получает то, что необходимо наследнику. И девочку я поставил над ними обоими. Но я не могу не думать, что вместе с наследником знания, навыки, любовь и надежду получает чудовище.

Оба замолчали, слушая задыхающийся хохот Киммеля, кувырком летящего в пыль, и звенящий воинственный клич победившего в схватке Олойхора.

– От всей души надеюсь, что твоя протеже выберет Ойхо, – как бы сама себе проговорилась Лорелея.

– Так ты не отрицаешь, что сердце твое принадлежит одному из детей?

– Просто, мне кажется, Киммель не склонен воспринимать эти игры всерьез. Не настолько. Ему не будет так больно, если его обойдут.

2. Попытка детского психоанализа из окна высокой башни

Конечно, все могло сложиться и по‑другому. Однако Киммель и Олойхор не вошли пока в возраст, когда отроки обсуждают правила игры, и уж тем более – сомневаются в их целесообразности. Правила есть правила.

Клаус был для сыновей именно тем, чем следует быть отцу мальчишек: беспрекословным авторитетом, светилом с аурой божественности. Если отец сказал, что отныне условия их жизни, воспринимаемой как игра, включают девочку, то так тому и быть. В конце концов, когда‑то точно так же он привел к ним Циклопа Бийика, а тогда они и не думали возражать. Хотя, сказать по правде, от Циклопа им перепало уже столько запрещенных ударов, что впору было задуматься: насколько оно им надо.

И все же могло быть и по‑другому. Если бы Ках‑Имажинель, чье непроизносимое имя местные жители окончательно переделали в Имоджин, была другой. Плаксивой ябедой, к примеру, беззастенчиво пользующейся привилегиями, которые достались ей даром. Или если бы она оказалась обузой в их играх, ищущей их общества, и ожидала, что мальчишки, как вменено им в обязанности, станут приглашать ее в свои игры, превосходящие как ее разумение, так и скудные девчоночьи силенки. Не говоря ни слова и даже не зная слов, которые для того потребны, Имоджин дала понять обоим своим женихам, что она ни на кого не собирается глядеть, задрав голову, и что ее старая тряпичная кукла для нее дороже всех принцев, даже если брать тех пучком.