Жирный колобок будто ждал этого приказа, одобрительно хрюкнул и куда‑то подорвался.

– Дурак ты, Паша, – стараясь не потерять сознание, сказал я.

Вконец разъярившийся борец хотел отвесить мне очередную плюху, уже даже замахнулся, но тут у него в кармане зазвонил телефон.

– Слушаю, – ответил Паша, выудив из кармана трубку. – Да… Нет… Его Толян Фуфлыжник от офиса вел. Что?.. Нет, пока молчит. А?.. Нет‑нет. Знает. Гадом буду, знает. А?.. Ага… Понял. Жду.

Спрятав телефон, Паша доверительно и не без злорадства сообщил:

– Хана тебе, фокусник. Через полчаса Босс подкатит, будет твои кишки себе на кулак наматывать.

Слова «кишки» он произнес с ударением на первый слог. Вышло смешно. При иных обстоятельствах я бы, наверное, рассмеялся, но сейчас мне было не до смеха.

– Полчаса – это слишком много, – прикинул я вслух. – Так не пойдет.

Паша повернул ко мне свое поломанное ухо:

– Чего‑чего ты там, сука, шепчешь?

– Ничего, – ответил я, а потом приказал: – Посмотри мне в глаза.

Паша конечно же посмотрел (все всегда смотрят), огреб порцию свечения и в тот же миг превратился в соляной столб. Мою же грудь пронзила боль, какую и врагу не пожелаешь. Так скрутило, что не дай Сила. Даже вырвало.

Такая уж особенность у взгляда дракона – за его применение нагон расплачивается собственным здоровьем. Без очков ходили бы – сгорали бы за сутки.

Тем временем, сжимая паяльную лампу, в мастерскую вкатился Толян Фуфлыжник. Увидел Пашу и озадачился его не совсем естественной позой.

– Что за фигня?

После чего перевел взгляд с Паши на меня, увидел вместо глаз расплавленное золото в глазницах и на три‑четыре ближайших часа тоже стал манекеном.

Когда вторая – не такая сильная, но более длительная – волна обжигающего огня схлынула, я приступил к многоходовой операции по собственному спасению. И тут, надо сказать, мне пришлось проявить чудеса цирковой акробатики. Дэвид Копперфильд, увидев эти мои выкрутасы, сдох бы от зависти. А все остальные – со смеху.

Для начала я разорвал веревки на руках (далось легко, такой фокус для нагона – пустяк), потом раскачался и, добившись нужной амплитуды, схватил швабру, оставленную каким‑то добрым человеком у станка балансировки колес. На швабру намотал провод блока управления краном. Потянул к себе. С третьего раза нашел нужный тумблер и аккуратно – майна, майна, майна – опустил себя на бетонный пол. Освободил ноги от пут, после чего сразу – хотя и не без труда, но все‑таки – поднялся.

Какое‑то время просто стоял, привыкая к нормальному положению тела, потом, разминая затекшие мышцы, сделал несколько осторожных наклонов. Присел. Встал. Прислушался к себе.

В общем и целом все было в порядке, только частности подводили: голова гудела и при каждом резком движении возникала боль в груди. Однако на такие пустяки мужественные нагоны (а других не бывает) внимания не обращают. Высморкаются, вытрут нос и топают туда, куда наметили.

Я и потопал.

Тщательно обыскав Пашу, нашел за поясом свой кольт, а во внутреннем кармане пиджака – родной мобильный. Понимая, что мой болид так и стоит у дома Антонины Лихониной, я стал искать ключи от их тачки, не такси же было вызывать. У Паши в карманах никаких ключей не оказалось. А вот у Толяна нашлись и были незамедлительно изъяты. Больше мне от господ бандитов ничего нужно не было. Все что нужно взял. Мелькнула, правда, шальная мыслишка снять и с того и с другого портки и отходить древком швабры, но была тут же отброшена за неимением времени. Хотя, конечно, руки чесались. Еле‑еле сдержался. Бросил им на прощание: «Не скучайте, пассионарии» и, прихрамывая на обе ноги, поковылял на выход.