Тихо, покорно стояли стрельцы. Никто не смел поднять глаз. Напрасно Хованский из-за спины патриарха делал им знаки, чтобы они бросились на старика и растерзали его: стрельцы не поднимали глаз и не видели этих знаков. Им стыдно стало.

— Прости нас, отец родной, — кланялись передние, — заступись за нас перед царем, не дай нас в обиду нашим лиходеям, полковникам да боярам.

— Не оставь нас, кормилец: мы твои дети.

— Добро, добро, детки мои, сделаю для вас.

Робко и стыдливо кланяясь, отступали стрельцы от Красного крыльца. Миновала буря…

Царевна Софья, стоя у окна, в бессильной злобе грызла крупный жемчуг своего ожерелья и выплевывала словно подсолнечную шелуху… Ее дело не выгорело… Цыклер зеленел от злобы…

Но старая лиса не растерялась. Хованский шепнул князю Михайле Юрьевичу Долгорукому, за болезнью отца заправлявшему стрелецким приказом.

— Ты что ж, князь Михайло Юрьевич, не прикрикнешь на своих молодцов? Они, кажись, и знать тебя не хотят…

Дурак попался на удочку. Он сбежал с крыльца и накинулся на смущенных стрельцов.

— Вон отселева, сволочь этакая. Шумство затеваете! Да я вас всех перепорю, и детям и внукам закажете бунтовать! Долой с глаз, неумытые!

Все пропало. Ничто не могло так взорвать стрельцов, как окрик человека, которого они презирали, которого знать не хотели…

— А! Неумытые! — зарычали передние. — Так мы тебя самого умоем рудою! Вот же тебе, вот тебе! Умывайся, купайся в своей руде!

Долгорукий бросился было назад, но его схватили и, как сноп, сбросили вниз на подставленные копья. Там бердышами изрубили его в куски.

Это было делом одной минуты. Софья, видевшая эту кровавую сцену, радостно вскрикнула.

«Начинается! Начинается!» — колотилось у нее на сердце.

Действительно, начиналось. Первая кровь опьянила стрельцов, помутила им свет в глазах. И они моментально опять превращаются в зверей.

В тот момент, когда одни внизу крошили обезображенный труп Долгорукого, другие из сеней Грановитой палаты ворвались на самое крыльцо и, увидав, что старик Матвеев и князь Михайло Алегукович Черкасский бросились было отнимать Долгорукого, с криком накинулись на Матвеева.

— А! И ты за него! И ты того же захотел!

Матвеев схватил было под руку маленького царя, чтоб этой близостью к державному отроку сделать себя неприкосновенным, но стрельцы с криками «Не трожь царя!» вырвали из рук его это единственное прибежище и повалили старика на пол. Желая спасти бедного старца, князь Черкасский упал на него, прикрыв его своим телом…

— Меня убейте, но его седины пощадите! — молил он.

— И тебя убьем, и его! — кричали охрипшие глотки.

— Тащи старого черта! Он похвалялся извести нас!

— На копья его, старого!

В воздухе беспомощно заболтали руки и ноги старика, засверкала на солнце седая голова, послышался стон, женский крик, и грузное тело старца полетело с высокого крыльца на мостовую.

— Батюшки светы! И нас, царей, перебьют!

Царица, схватив сына, с ужасом бежала в Грановитую палату.

— Руби его, мельче, мельче секи!

Эти крики неслись с площади, где рубили на части тело Матвеева.

— Секи, что капусту! А то он, как змея, оживет!

— Не оживет до трубы страшной…

Бледный, с трясущеюся нижнею губою патриарх стал было сходить с крыльца, но ему закричали:

— Не ходи! Не нужно нам ни от кого советов!

— Нам пришло время разбирать, кто нам надобен!

Выставив вперед копья наперевес, стрельцы ринулись вверх.