В ее тоне скользнуло разочарование, и Эмерик тотчас подобрался.

    -  У меня их шестеро, - сказал он. - И каждый готов отдать свою жизнь за благоденствие Святой Земли. Все достойные рыцари, получше, чем я. И все же один из них - особенный.

    И Сибилла дрогнула - опустила ресницы.

    Эмерик смотрел на нее с доброжелательным вниманием, точно врач, изучающий состояние больного.

    -  Впрочем, в ближайшее время вы сможете увидеть его собственными глазами, моя госпожа, - добавил Эмерик. - Скоро этот мой брат прибудет в Иерусалим, чтобы отдать свою кровь защите Святого Гроба и королевской семьи.

    Сибилла сказала, старательно выдерживая ровный тон и глядя в сторону:

    -  Когда он приедет, я сперва хотела бы повидать его так, чтобы он не подозревал о том, кто я. Если он действительно полюбил меня, то сумеет узнать в любом обличии. Устройте нам встречу, чтобы о ней никто не знал, кроме вас и меня!

    Эмерик улыбнулся и склонил голову.

    * * *

    Ги де Лузиньян погрузился в Иерусалим, точно малая маслинка, брошенная в огромный котел, где приготовлена братская трапеза для целого гарнизона; и вот, пока двое услужающих тащат этот котел на коромысле, все внутри него колышется и булькает, и малую маслинку кидает из стороны в сторону.

    Город стоит на крутом берегу иссохшей реки, желтыми стенами и башнями врезаясь в блеклое небо. Два огромных купола высятся над ним, точно две опрокинутые чаши: купол Храма Господня и ротонда церкви Гроба Господня, свод которой раскрывается прямо в небо, чтобы впускать священный невещественный огонь, и рядом - дозорная башня ордена госпитальеров. Весь горизонт, от купола до купола, причудливо изрезан колокольнями, башнями, террасами.

    Все наиглавнейшее в жизни человечества происходило здесь, в тесном пространстве, внутри толстых стен: Христос, Его смерть и то, что случилось потом.

    Но все это не завершилось единовременным событием - оно происходит до сих пор; Иерусалим длится постоянно, он растянут во времени - единственный город на земле, - и Ги, как и всякий человек, который пришел сюда с нашитым на одежду крестом, вдруг ощутил соприкосновение своей души с душой спящего Хранителя Гроба, великого Готфрида, и с душами былых королей, и с теми верующими во Христа, чьи имена скрыты среди людей и известны лишь Господу, - с теми, кто вырезал на память о себе крохотный крестик в скале Голгофы.

    Ворота поглощают входящего, а за воротами - странным образом - не обнаруживается ничего особенного или великого: обычная городская суета. Улицы перекрыты сводами наподобие тоннелей, и там ведется торговля; приятный рассеянный свет падает через небольшие окна, прорубленные в своде.

    С Ги - его старший брат Эмерик; они бродят, как простые горожане, и Ги не устает дивиться тому, что открывается взорам, а Эмерик посмеивается, ощущая себя хозяином этого города и каждого примечательного камня в нем.

    На улице Трав торгуют овощами, на Суконной - кипами переливающихся даже в полумраке шелков и приятной на ощупь холстины, на улице Скверных кухонь - странной для чужака едой, что готовится прямо на углях, посреди городской суеты. Это делают специально для паломников, приезжающих поклониться Гробу и не имеющих в Иерусалиме своего жилья. Однако, рассказывает брату жующий Эмерик, в последние десятилетия у живущих в городе франков вошло в привычку перехватывать еду прямо здесь, на улице. Иные посылают слуг закупать уличную стряпню для дома.

    -  Это у нас в обычае, - объяснил Эмерик брату.

    Ги искоса глянул на Эмерика.

    -  В обычае, я думаю, есть глубокий смысл.