– Что мы теперь будем делать, магистр? – спросил отец Хасинто, идя рядом с Эймериком. – У нас больше нет солдат, а из Авиньона они прибудут не раньше чем через несколько недель. Может, действительно стоит обратиться к Эбайлу?

– У меня есть другая мысль, – ответил инквизитор. – Вы видели в замке знамена Богородицы?

– Нет, но мы можем сделать одно из гобелена. На некоторых вытканы священные образы. Что вы задумали?

Эймерик подождал, пока подойдут отец Ламбер, отец Симон и нотариус, и объявил:

– Мы устроим шествие. Сегодня же, до обеда. Спустимся со знаменем в Шатийон и соберем народ. Потом предложим сформировать ополчение.

– Мне кажется, это несколько опасно, – в голосе отца Хасинто слышалось сомнение.

– Не опаснее, чем оставаться здесь и ждать.

– А Семурел? – возразил отец Ламбер. – Если он действительно на стороне еретиков, ваша идея ему не понравится.

– Хотел бы я посмотреть на человека, – Эймерик гордо выпятил грудь, – который посмеет напасть на церковное шествие. Никакое насилие не способно ни сокрушить, ни победить Церковь. И если защитник чудовищ еще не сошел с ума, он это прекрасно понимает.

Незадолго до того, как колокола пробили Третий час, четверо доминиканцев вышли из замка. На каждом была белая ряса и черный плащ с капюшоном. Отец Ламбер с трудом держал тяжелое распятие, снятое с драпировки в обеденном зале; отец Симон нес Библию, отец Хасинто – знамя из гобелена с изображением успения Девы Марии, которое закрепили на двух жердях, сколоченных в форме креста. Эймерик нес дарохранительницу, внутри которой был изображен Иисус – он не стал освящать облатки, не зная, мирно ли пройдет их шествие.

У самых ворот Филипп предпринял последнюю попытку уговорить доминиканцев позаботиться о своей защите.

– Позвольте хотя бы моим помощникам сопровождать вас.

– Присутствие даже одного вооруженного человека разрушит весь наш замысел, – покачал головой Эймерик. – К тому же у меня есть для вас еще одно задание. Заключенные по-прежнему ничего не ели?

– Нет, отец. Как вы приказывали, им не давали ни пищи, ни воды.

– Выберите троих из них. Ребенка, девушку и взрослого. Самых слабых.

– Если не считать Filius minor, – почесал затылок мастер Филипп, – который обнимал жаровню всю ночь, не переставая кричать, самые слабые – это, конечно, дети.

– Да, но нужен только один. Убедитесь, что ребенку не меньше девяти лет, в этом возрасте его уже можно допрашивать, как взрослого. Надеюсь, вам не придется заниматься своим ремеслом, но если это все же случится, не хочу, чтобы пострадали слишком маленькие дети.

– Преклоняюсь перед вашей мудростью и человечностью, – улыбнулся Филипп. – Что делать с этими тремя?

– Снимите кандалы и отведите каждого в отдельную комнату, где им было бы удобно. А потом подайте вино.

– Вино? – изумление читалось не только на лицах Филиппа и доминиканцев, но и сеньора де Берхавеля, который вышел проводить священников.

– Да. Вино – сколько захотят. И больше ничего.

Отдав распоряжение, Эймерик в сопровождении монахов отправился в Шатийон. Стоял теплый, почти жаркий день, и в тени высоких ветвистых лиственниц, к которым вплотную подступал ельник, шагалось легко и приятно. Тропинку с обеих сторон окружали непролазные заросли рододендронов, а в их густой тени прятались кустики черники. Однако камни, усеивавшие дорожку, оказались такими острыми, что больно кололи даже через подошву обуви, быстро утомляя ноги доминиканцев.

Лишь один Эймерик, блуждая взглядом где-то далеко в горах, словно не испытывал усталости. Только принесенные порывом ветра обрывки голосов отца Ламбера и отца Хасинто, которые шли немного позади, вернули его в реальность:

– Почему в Лангедоке его называли Святым Злодеем? – спросил первый, тяжело дыша под грузом распятия.