На лугу, рядом с галереей, которая когда-то, возможно, задумывалась как тайный проход, лежало двенадцать трупов. Но не людей, а уродов. У одного из них изо рта вместо языка до самой земли свисал отвратительный нарост, напоминающий мягкий красноватый гриб. Другой, с чудовищно раздутым животом, походил на дряблую грушу. Остальные тела, тоже синюшного цвета, безобразно распухшие в разных местах, выглядели так, будто их слепил из глины какой-то сумасшедший.

Здесь же лежал труп самого Гийома де Нарбонна. На него надели тунику из грубого холста, чтобы скрыть ужасные раны, нанесенные ударами меча. Но это не помогло. На животе ткань провисла и пропиталась алой, все еще сочащейся кровью, – видимо, под ней уже не было кишок, а лишь ужасная кровоточащая полость.

Рядом с еретиком лежало тело его убийцы, капитана Райнхардта. На ногах – немыслимый, покрытый слизью хвост, выходящий из копчика. Три дня капитан скрывал этот омерзительный отросток.

Когда накануне вечером Эймерик, как ранее отец Ламбер, изучил положение трупов, то в общих чертах догадался о случившемся. Скорее всего, Райнхардт первым пострадал от употребления безвременника. Наверное, ужасные симптомы появились сразу, еще в день приезда – тело начало опухать, а сзади стал расти странный, перекручивающийся отросток. Как и его люди, он, вероятно, чувствовал неконтролируемые приступы агрессии – возможно даже сам лично приказал устроить резню у часовни.

Но капитан осознавал свой долг и в следующие дни скрывал ото всех свое состояние. На третий день, спустившись в подземелье, он обнаружил возле одной из камер умирающих стражников, тела которых были обезображены ужасными наростами, и тогда гнев взял верх над его разумом. Вытащив из камеры первого попавшегося заключенного, он снял с него кандалы, обвинил во всех грехах и вспорол ему живот перед своими несчастными подчиненными.

После припадка звериной жестокости его разум на какое-то время прояснился. Охваченный ужасом и стыдом, капитан попытался скрыть убийство, проклиная силы, которые завладели его сознанием. Но понимал, что вскоре все станет известно. Улучив момент, Райнхардт вернулся в подземелье и покончил с собой, бросившись на тот самый окровавленный меч, которым в приступе гнева разделался с еретиком.

После того как были обнаружены трупы, Эймерик несколько часов допрашивал заключенных. Его предположения о возможном развитии событий подтвердились, но больше ничего выпытать у них не удалось, и он отправил пленников назад в камеры.

Инквизитор чувствовал невероятную усталость, словно запутался в паутине, а сил, чтобы выбраться, не осталось. Он стоял и смотрел на мастера Филиппа. Выполняя приказ, палач вылил на тела еретика и капитана расплавленную серу из горшка, который держал клещами с длинными ручками; потом помощники бросили сожженные тела в галерею и засыпали вход землей. Молитвы не читали.

Эймерик с невозмутимым видом наблюдал за происходящим, потом подошел к доминиканцам и нотариусу; те стояли возле трупов солдат. Отец Хасинто дал ему большую Библию, уже раскрытую на тринадцатом псалме. Однако инквизитор стал листать страницы уверенными пальцами и читать вслух: «За то возгорится гнев Господа на народ Его, и прострет Он руку Свою на него и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их будут как помет на улицах. И при всем этом гнев Его не отвратится, и рука Его еще будет простерта» [36].

Озадаченное «аминь» ознаменовало конец чтения. Потом священники пропели традиционную для доминиканцев Salve Regina. Окропив тела святой водой, отцы и нотариус отправились к замку, а палач с помощником остались завершать погребение в другой части галереи.

– Что мы теперь будем делать, магистр? – спросил отец Хасинто, идя рядом с Эймериком.