Так мне и пришлось сидеть весь вечер — крепко прижавшись к Алексу; впрочем, ему вполне было достаточно одной руки, чтобы управляться с пивом и рыбой, судя по тому, что он не торопился снимать другую, мягкое тепло которой я чувствовала сквозь шелк моего платья — моего единственного «вечернего» платья, немало лоскутков из юбки которого уже висело на окрестных колючках, с моей талии.
Слева от нас стояла коптильная бочка, и возле нее суетились ребята, доставая готовую рыбу. Саша Ивановский подкладывал полешки в костер, бросая на меня мрачные взгляды. Прямо напротив меня, через костер, потряхивала светлыми кудряшками Ляля; она слушала что-то шептавшего ей на ухо Геру Котина, и по лицу ее бродила улыбка, приоткрывавшая остренькие зубы. Рядом с ними в кругу сидел Тошка, он тоже улыбался и был, судя по всему, в прекрасном настроении; сэр Энтони очень любил светское общество, он вовсе не был нелюдимым и сдержанным, как этого можно было бы ожидать от английского джентльмена. Мне казалось даже, что он с нетерпением ожидал, когда кто-нибудь возьмет в руки гитару.
Обернувшись, я успела перехватить злобный взгляд Любы; она зыркнула на меня откуда-то из второго ряда и, отвернувшись, исчезла, как провалилась во мрак. Видимо, она нацеливалась на мое место, подумала я, и мне стало смешно: некрасивая толстая Люба рядом с голубоглазым блондином Алексом! Заметив, что она в конце концов уселась рядом с Нарциссом, который расположился дальше всех от костра в гордом одиночестве, я чуть не расхохоталась вслух. Кто-то из ребят подбросил в это время в огонь сухой валежник, и в отсвете ярко вспыхнувшего пламени я увидела, как тот, скорчив гримасу, от нее отшатнулся.
Но внезапно в кругу света появился Дима и отвлек меня от этих наблюдений. Он нагнулся, схватил здоровенного лабрадора на руки и с обращенными ко мне укоризненными словами:
— Ванда уже полчаса ищет Тошку по всему лагерю! — понес его обратно к хозяйке; раздосадованный Тошка ворчал, но не вырывался.
Вика провожала глазами стройную фигуру красавца зоолога, зачарованно следя за его движениями; через несколько минут он вернулся и уселся рядом с ней прямо на землю. Я облегченно вздохнула. Когда ты сама счастлива, хочется, чтобы всем вокруг было так же хорошо.
Дима взял в руки гитару, и над притихшей Красной площадью поплыли звуки старой пиратской песни:
Песня с довольно сложной мелодией, но кое-кто ее подхватил, и я тоже, несмотря на почти полное отсутствие слуха. Но эту песню я знала, и знала про нее то, что было неизвестно, пожалуй, никому из присутствовавших, считавших ее плодом народного творчества. На самом деле ее когда-то, в давно прошедшие времена, написали на Белом море Рахманов и Лапин — тогда еще студенты-биологи; мне об этом рассказала Ванда.
Звуки гитары, слегка охрипшие голоса, легкое потрескивание горящего хвороста, языки пламени, выбрасывавшие высоко вверх внезапно вспыхивающие и тут же гаснущие искры, — все это так гармонировало с моим настроением. Я, откинув голову, смотрела в бесконечное звездное пространство, пусть не тропическое («Южный Крест там сияет вдали», — негромко пел стройный хор следующую песню), но все равно южное…
Звездочка упала, и я не успела бы загадать желание, если бы оно не было у меня уже наготове, — заветная мысль промелькнула у меня в голове в то же самое мгновение, за которое яркая вспышка чиркнула по небосклону и исчезла.
После этого я уже не следила больше за небом, не обращала внимания ни на кого вокруг. Мы с Алексом пили пиво из одной кружки и тихо переговаривались; он спросил меня, долго ли я пробуду в Ашуко. Я ответила, что мне надо уезжать в самом конце июля. Но, как выяснилось, его командировка кончалась еще раньше; мы оба посерьезнели, когда осознали, что в запасе у нас всего недели две; он крепко сжал мне руку. |