— Одна или с Алексом?

— Откуда я знаю? Я не подсматриваю за ближними и не преследую их по пятам, как ты! — Ника пыталась разыграть праведный гнев, но это ей плохо удалось, тем более что до нас отчетливо доносилось хихиканье Славика.

Наконец они удалились: сначала легкой поступью влюбленные — все влюбленные летают как на крыльях и потому почти не опираются о землю, а потом раздался тяжелый топот Саши Ивановского; мне даже стало его жаль.

Путь был свободен.

Чтобы не столкнуться по дороге еще с какими-нибудь нежелательными личностями, мы с Алексом бодрым шагом направились к забору, отделявшему территорию лагеря от погранзаставы, и нырнули в дырку в проволочной сетке. Оттуда еле различимая тропинка вела к воинскому пляжу; мы вышли на него и отправились по берегу дальше, туда, где над морем нависали скалы.

По счастью, нам никто не встретился; по идее, у кромки моря после наступления темноты никто, кроме самих пограничников, не имел права находиться, но сегодня бдительные стражи наших границ явно ленились и даже не обшаривали море своими прожекторами. Но далеко не всегда они выказывали такую потерю бдительности. У поварих был обычай в свободные дни загорать в первозданном виде за большими валунами недалеко от лагеря, что вызывало гнев местного пограничного начальства. Не раз командир погранзаставы приходил к Тахиру или, в его отсутствие, к Максиму жаловаться на развращающее солдат поведение сотрудниц: видите ли, голые бабы отвлекают рядовых от защиты родины!

Впрочем, не только рядовых. Как-то раз Вика и Ника загорали под обрывом, и вдруг на них спланировала фуражка… как потом выяснилось, это была фуражка прапорщика. Подруги пытались разглядеть ее владельца, но на вершине отвесной скалы, за которую чудом цеплялось постепенно сползавшее в пропасть чахлое деревце, они смогли рассмотреть только какое-то подозрительное сверкание — очевидно, это была подзорная труба или бинокуляры. Свой трофей девчонки с триумфом принесли в лагерь и потом торжественно вручили капитану.

Мы как раз проходили под этим самым обрывом, когда я поведала Алексу эту историю и добавила:

— А я бы на их месте не отдала фуражку! Я более кровожадная. Пусть бы этот извращенец отчитался за потерю казенного имущества!

— Почему извращенец? — не согласился со мной Алекс. — Совершенно нормальная мужская реакция. Ты просто не представляешь, каково мужчинам так долго находиться без баб… А ты тоже здесь загораешь?

— Нет.

— Почему?

В ответ я пожала плечами:

— Сама не знаю. Не люблю…

— Почему не любишь?

— Ну, во-первых, мне не нравится просто загорать — ненавижу сидеть без дела. Мне это скучно. Если уж я на пляже и не работаю, то предпочитаю большую компанию…

Наверное, это тоже было правдой, но полуправдой. Я отнюдь не стыжусь своего тела и не стесняюсь его. Но мне кажется, что обнаженная женская фигура выглядит привлекательнее — и сексуальнее, — когда на фоне темной, загорелой кожи выделяются белые следы от купальника. К тому же для меня нагота — вещь очень интимная, предназначенная для любимого мужчины, она возбуждает желание. Но Алексу я этого не сказала. Мы никогда с ним не говорили на такие скользкие темы, и мне не хотелось начинать сейчас. Лучше делать, чем говорить.

Помолчав, Алекс сказал:

— Но сейчас нам купальники не нужны. — Да.

Мы уже дошли до того места, где, очевидно, береговая порода была более податливой и в норках, вырытых в обрыве, обитали ласточки-береговушки. Обычно здесь стоял непрерывный птичий гомон, и узкие стремительные тельца разрезали воздух во всех направлениях. Но сейчас здесь было тихо и пусто, ласточки спали. Только слышался мягкий рокот прибоя.