Так, кстати, произошло и в этот день. Внезапно исчез свет; наверное, где-нибудь в ущелье ветер ночью порвал провода. Многие на базе поэтому с утра маялись без дела. Так что мы отправились в путь с абсолютно чистой совестью.

Мы пошли верхней дорогой. Погода была великолепная, если так можно назвать погоду в день, когда столбик термометра в тени доходит до 35 градусов по Цельсию. Но я — растение теплолюбивое и всегда предпочитаю жару холоду. Тем более нельзя сказать, что мы куда-то спешили, просто гуляли, взявшись за руки.

Обогнув погранзаставу, мы не сразу стали подниматься в гору.

Сначала я повела Алекса к тому месту на берегу возле самой границы пляжа, где археологи из Анапы открыли сарматское захоронение. Я присутствовала при вскрытии могилы, и особенно меня поразил тогда найденный там удлиненный череп, деформированный при жизни согласно традициям древнего племени. Одно дело — читать об этом, а другое — видеть своими глазами. Впрочем, Алексу, недоуменно разглядывавшему неглубокую пустую яму, пришлось смотреть на это моими глазами, но выбора у него не было.

От раскопанного погребения мы свернули в Лобачеву щель — узкое ущелье между горами — и пошли вдоль высохшего русла ручья. Весной, когда снег в горах таял, этот ручеек превращался в бурную речку. Даже сейчас, в июле, здесь было не так сухо, как на более высоких местах. Впрочем, этот год вообще выдался дождливым, и поэтому растительность повсюду зеленела особенно буйно. Склоны гор слева и справа от нас поросли лесом, но это был совсем не тот лес, к которому мы привыкли у себя в средней полосе. Общее у них разве то, что и здесь и там встречаются съедобные грибы, особенно после хорошего дождя, и они очень похожи. Но деревья, кустарники, лесная подстилка — все здесь другое, ведь Ашуко находится в полосе сухих субтропиков. И еще — запах; запах у местного леса совершенно особенный, какой-то душный, как у экзотических духов, голова от него идет кругом — может быть, из-за того, что здесь множество растений цветет одновременно.

И еще здесь никогда не бывает тихо — цикады, не прерываясь ни на секунду, дают свой бесконечный концерт. Такого огромного количества насекомых тоже никогда не встретишь где-нибудь в Подмосковье. Над нами сновало туда-сюда множество стрекоз; среди них были большие, похожие на столь привычные нам коромысла, и более мелкие, изящные стрекозки с телом, как бы покрашенным голубым и зеленым металликом; непонятно, откуда они брались в такую сушь. То и дело слышался низкий монотонный гул — это, как тяжело груженные пузатые самолетики, передвигались по воздуху какие-то крупные блестящие жуки, названия их я не знала; они отличались очень плохой маневренностью и не раз с трудом избегали столкновения с нами — впрочем, иногда и не избегали. Цикады же казались мне дурнее всех: они могли летать только по прямой и, как назло, выбирали такой маршрут, чтобы врезаться точно в идущего человека, после чего падали на землю кверху брюшком и тупо валялись на спине, беспомощно шевеля лапками до тех пор, пока Алекс из милосердия не переворачивал их обратно. Бабочки больше всего бросались в глаза там, где довольно большие их стайки сидели прямо на дороге, в колее; что их там привлекало — Бог знает.

Мы шли по узкой дорожке, над которой склонялись ветви клекачек и похожего на акацию пузырника, обвитые тонкими плетями клематиса с невзрачными белыми цветами. Кое-где прямо поперек тропинки особо изобретательный паук вешал свою ловчую сеть, и мы в нее попадались, как какие-то громадные мухи. Увы, мы не могли пройти, не повредив паутины, и за нашей спиной сердитый паучок принимался за ее починку; мне казалось, что я слышу, как он ругает нас на чем свет стоит. В одном месте, где лианы обвили деревья особенно густо и их ветки трудно было различить под чужими цветами, собранными в пышные соцветия, Алекс вдруг расчихался.