Он скромно ответил, что рад это слышать. Она вернулась к его столику с картой города, которую взяла для него у дежурного.

— Вот Фьёрдинген. Карта небольшая, вам будет легко найти то, что нужно.

Было еще рано. Он направился в «Фартинг» и оказался в таком месте, какого еще никогда не видел. Не то чтобы ему не хватало современных западных атрибутов. Вовсе нет. Просто он вдруг осознал, насколько это удивительно и свежо, во всех смыслах, — видеть последние модели автомобилей, Интернет-кафе, магазины компакт-дисков, модно одетых женщин, полицейских, ловко управляющих движением, и в то же время вдыхать бодрящий, кристально чистый, ничем не загрязненный воздух. Небо — пронзительно голубое, по нему разбросаны лоскутья облаков, разорванных ветром. Здесь было несколько современных зданий, но в основном дома — XVIII века, желтые, белые и цвета сепии, шведское барокко. Если Мэри Уоллстонкрафт проходила здесь, то уже должна была их видеть. Машин немного, людей тоже. Прогуливаясь вдоль Садов Линнея, он вспомнил, что население этой немаленькой страны — всего восемь миллионов, на три миллиона меньше, чем во времена Уоллстонкрафт.

Ему хотелось просто заглянуть в сады или хотя бы посмотреть сквозь ограду, потому что вечером перед отъездом он слегка просветился насчет Линнея и его странствований по земле в поисках новых видов. Если вы, конечно, не любитель или знаток растений, то в это время года в садах нечего делать: природа спит, а долгожданное пробуждение наступает здесь позже, чем в Англии. Вексфорд подумал о своем бедном саде, заливаемом чудовищными дождями. Если в этой стране действительно лучшие в мире экологические показатели, то хватит ли ее жителям чуткости и осторожности, чтобы сохранить их?

Было уже девять. Он услышал бой часов, такой гулкий, словно куранты находились прямо над ним. Ускорив шаг, он пошел на звук, здания как будто расступились, пропуская его, и перед ним открылся вид на собор, стоящий на холме. В памяти всплыла строчка из прозы, он прочел ее много лет назад, но не мог вспомнить, когда и где, — это были слова Андерсена, который, посетив этот город, сказал о соборе так: «Он протягивает свои каменные руки к небесам». Точно подмечено, подумал Вексфорд, а конец фразы так и не смог вспомнить. Темно-красный и серый, темный и суровый, огромный, внушительный, этот собор настолько отличался от всех виденных им когда-либо, насколько это вообще возможно. Лишь ровные очертания и стрельчатые арки напоминали английскую готику. В эту минуту английские церкви показались ему уютными. Чуть в стороне виднелись здания университета, парк Одинс-Лунд и замок с двумя цилиндрическими башнями, покрытыми круглыми свинцовыми колпаками. Он словно смотрел на гравюру, которую Матильда Кэрриш повесила над лестницей — даже небо было такое же, бледное, облачное, словно театральный задник, изображающий северный край, — но на ее меццо-тинто вместо шпилей у собора были луковичные купола…

Еще слишком рано идти к человеку, женой которого она была. Вексфорд вышел на современную, довольно уродливую улицу, где были магазины, которых он терпеть не мог — они раздражали его и в английских городах; никто их не любит, но все ими пользуются. А потом он увидел перед собой реку. Она называлась Фирис и быстро бежала вперед, разделяя город на две части. Холодные волны, переливающиеся темно-синим, мчались вперед и разбивались о быки одного моста, потом другого, третьего. Стоя на мосту, он радовался тому, что надел свое старое твидовое пальто. Здесь все были одеты гораздо теплее, чем в Кингсмаркэме. Шарфы, шляпы и сапоги защищают от оплеух пронизывающего ветра и морозного воздуха. Он видел, как у него изо рта идет пар.

Летом, подумал он, приятно пройтись вдоль берега этой реки мимо маленьких магазинчиков и кафе, поразглядывать яхты.