|
Услышав свое имя, Толстой открыл глаза, поднял свою чашку, но она была пуста. Нашарив на столе свисток, он поднес его к губам, но вместо того чтобы свистнуть, опять уронил голову. - Я слышал, - сказал я, - что он поменял конец. Теперь перед патрулем идет матрос. Брюсов секунду соображал, а потом его глаза вспыхнули. - Да, - сказал он, - это вернее. Это точнее. А Христос идет сзади! Он невидим и идет сзади, влача свой покосившийся крест сквозь снежные вихри! - Да, - сказал я, - и в другую сторону. - Вы полагаете? - Я уверен, - сказал я и подумал, что Жербунов с Барболиным уже уснули за шторой. - Валерий Яковлевич, у меня к вам просьба. Не могли бы вы объявить, что сейчас с революционными стихами выступит поэт Фанерный? - Фанерный? - переспросил Брюсов. - Мой партийный псевдоним, - пояснил я. - Да, да, - закивал Брюсов, - и как глубоко! С наслаждением послушаю сам. - А вот этого не советую. Вам лучше сразу же уйти. Сейчас здесь стрельба начнется. Брюсов побледнел и кивнул. Больше мы не сказали ни слова, когда пила стихла и фрачник надел свою туфлю, Брюсов встал и поднялся на эстраду. - Сегодня, - сказал он, - мы уже говорили о новейшем искусстве. Сейчас эту тему продолжит поэт Фанерный (он не удержался и закатил глаза) - хмм… прошу не путать с тигром бумажным и солдатиком оловянным… хмм… поэт Фанерный, который выступит с революционными стихами. Прошу! Он быстро спустился в зал, виновато улыбнулся мне, развел руками, подхватил слабо сопротивляющегося Толстого и поволок его к выходу, в этот момент он был похож на отставного учителя, тянущего за собой на поводке непослушного и глупого волкодава. Я поднялся на эстраду. На ее краю стоял забытый бархатный табурет, что было очень кстати. Я поставил на него сапог и вгляделся в притихший зал. Все лица, которые я видел, как бы сливались в одно лицо, одновременно заискивающее и наглое, замершее в гримасе подобострастного самодовольства, - и это, без всяких сомнений, было лицо старухи-процентщицы, развоплощенной, но по-прежнему живой. Недалеко от эстрады сидел Иоанн Павлухин, длинноволосый урод с моноклем, рядом с ним жевала пирожок прыщавая толстуха с огромными красными бантами в пегих волосах - кажется, это и была комиссар театров мадам Малиновская. Как я ненавидел их всех в эту долгую секунду! Я вынул из кобуры маузер, поднял его над головой, откашлялся и в своей прежней манере, без выражения глядя вперед и никак совершенно не интонируя, только делая короткие паузы между катернами, прочел стихотворение, которое написал на чекистском бланке: Реввоенсонет. Товарищи бойцы! Наша скорбь безмерна. Злодейски убит товарищ Фанерный. И вот уже нет у нас в ЧК Старейшего большевика. Дело было так. Он шел с допроса, и остановился зажечь папиросу, когда контрреволюционный офицер вынул пистолет и взял его на прицел. Товарищи! Раздался гулкий выстрел из маузера, и пуля ужалила товарища Фанерного в лоб. |
