|
Машины чужды эстетике, они не считают, что роба и ботинки должны быть опрятными и аккуратными – и от замены до замены, раз в год, номер может ходить и оборванным. Если в человеке еще осталось что-то человеческое и он следит за собой – он раздобудет нитку и заштопает робу. Если нет – он может изорваться задолго до срока. Но ему насрать. И нам тоже. И капо во главе с Главглавами и Смотрящим. И машинам. Впрочем, им наверняка насрать вообще на все, кроме коэффициента эффективности труда.
– Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!.. Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!.. Мы течем по коридору – и контроллеры, чьи стальные тела с равными промежутками стоят вдоль стен, бесстрастно смотрят на плывущий мимо поток. Иногда, в самые поганые минуты жизни, когда тоска и беспросветность давит особенно сильно, я подумываю – не рыпнуться ли на первого попавшегося? Самоубийственный рывок… и все. И темнота. Механизмы куда быстрее людей, ты даже не успеешь испугаться. Пулемет посечет тебя в фарш, в крошку и буро-красную труху, поставив точку в твоей никчемной жизни. Лишь секунда отделяет от блаженного забвения. Только рыпнись… Но сраный инстинкт выживания, присущий каждой крысе, не даст этого сделать. А ведь это так просто... «Чик-чирик, пиздец, ку-ку, выпал дембель старику… – поржал как-то Док в ответ на мои слова. – Лис, ты слишком зол на этот мир, чтоб просто так сдохнуть. Я давно наблюдаю за тобой, еще с Малолетки – ты тот еще ублюдок. Ты будешь барахтаться до последнего… Выброси из башки эти мысли! Тем более вам, буграм, еще не так хреново. У вас есть отдушина – гребаная Нора… А вообще – подожди еще лет двадцать, и твое желание исполнится само. Статистика Гексагона. Сорок лет плюс-минус – и амба. Хотя раньше люди жили и до ста…» Сто лет?!.. Док умница – но здесь, сдается мне, он сильно брешет. Что можно делать в сотку?! Лежать пластом и гадить под себя? Сто лет… да ну нахер, бредовая мысль. Сорок лет – предел мечтаний. Предел, после которого ты гниешь заживо и разлагаешься, даже не работая на Химии. Плохая еда и вода, изматывающий труд, скученность, сырость, холод – везде, кроме производств – или душная парилка, когда сотня душ отряда собирается в камере. Мы не живем – мы выживаем, и каждый день приближает нас к смерти. И вот уже пеньки вместо зубов. И вот уже кишки не могут переварить говнорацион. И вот уже дерьмо, то летящее ракетным выхлопом – а то раздирающее потроха, с трудом выходящее наружу. Ссать кровью или давить капля за каплей, скрипя зубами и подпуская остаток в штаны… Бабам, говорят, еще хуже. Женщин Гексагона часто губит рак. Так говорит Док, а ему стоит верить в этих вопросах. Старый Гриб… я иногда вспоминаю его. Ему было сорок. Старина Гриб, разменявший сорокет, тогда в сортире был прощен лишь из уважения к возрасту. Уважение… Наверно, в нас еще осталось что-то человеческое, раз временами пытается проклюнутся наружу тонким хилым ростком… Дохляк Гриб, порой не справляющийся со стеблями сраного салата в пайке, тогда ушел целым. Не считая выбитых зубов. Он умер через пару недель – помогал парням из Приемного Дока кантовать груз. Это была не его работа, он просто вызвался подсобить. Дурак. Подставил плечо под обрезок балки, которую грузили на транспортную платформу – подставил, посерел, закатил глаза, захрипел и откинул копыта. – Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!.. Ряа-а-аз! Ряа-а-аз! Ряаз-два-три!.. Пищеблок на третьем уровне, там же, где и прочие службы обеспечения. |
