София погладила его по голове.

— Милый, но это не твоя вина. Если бы в тот день он меня не спросил, было ли мне весело, то ты бы не догадался, что Лавиния использовала меня, как прикрытие, ты бы ни о чём не узнал… Это Стефано поставил нас в такое положение.

— Бедняга, теперь это, значит, его вина...

— Он хотел знать об этом так же сильно, как она хотела, чтобы её раскрыли.

Андреа молчал. Он был подавлен и разочарован. А затем сказал:

— Почему всё начинается и заканчивается так просто? Почему ни у кого нет желания строить, идти вперёд, ничего не бросая, быть сильными? Почему никто не предпочитает лучшее, чистую любовь, честную любовь?.. Почему?.. — он закрыл глаза. Слёзы медленно текли по его щекам. Он резко открыл глаза, они вновь прояснились. — Ты тоже такая? Я тоже должен копаться в твоей жизни? Должен быть мелочным, отказаться от своего достоинства, чтобы знать, не была ли ты в машине или в мотеле с другим?

София напряглась. Она не чувствовала никакой жалости, никакой боли. Она встала с постели.

— Я тебе уже сказала, — её голос был твёрд и жесток. — Когда я перестану тебя любить, то мы просто расстанемся. Не вини меня в том, чего я не делала.

— И никогда не оставайся со мной из жалости.

— Ты думаешь, что говоришь о любви? В том, что ты говоришь, нет ни капли любви. Ты всегда заставляешь меня чувствовать себя виноватой в чём-то. Однако прошло восемь лет и мы были счастливы. Мы счастливы. Почему ты не хочешь видеть, что наша любовь тоже прошла это испытание?

— Иди сюда...

— Нет.

Она вновь стала капризной и упрямой девчонкой, какой была раньше.

— Я сказал, чтобы ты подошла.

— А я сказала нет.

Андреа улыбнулся.

— Подойди ко мне, пожалуйста, — они какое-то время просидели молча. Андреа снова попытался: — Ну же...

Только тогда он добился своего. Она приблизилась к нему, но всё ещё дулась: руки по швам, голова склонена — её ранило такое сравнение и время, проведённое таким образом. Андреа взял её за руку, притянул к себе и поцеловал.

— Ты права, прости меня.

— Никогда больше не говори так.

— Я люблю тебя.

— Только это, это говори мне всегда.

Она смотрела вверх, на высокие потолки консерватории и на старые балки, слушая музыку. Рассматривала маленькие окошки. Она всегда так делала, когда её ругали.

— Разве я тебя о чём-нибудь просила раньше? Мне кажется, я всегда умела быть на твоей стороне, никогда не спрашивая ни о чём, молча, безо всяких объяснений. И ты не можешь сказать мне, что это не так.

 Оля перехватила её после окончания занятий, когда ушёл её последний ученик. Они разговаривали, сидя на деревянных скамейках, где София оказалась впервые в возрасте шести лет. Стали вспоминать то время.

 — Помнишь? Ты всегда хотела сделать больше, хотела быть первой.

— Я была первой.

Оля улыбнулась.

— Однажды ты меня здорово напугала. Ты хотела сыграть «Прелюдию соль минор» Рахманинова, а у тебя не получилось. Ты плакала, была всё руками и даже поранилась... А ведь тебе было всего одиннадцать. Знаешь, в то раз ты меня испугала. Помнишь такое?

— Конечно, помню. Но мне было десять. И всё это был просто театр.

— Серьёзно?

— Это было слишком сложно для меня, особенно переходы на левую руку... Представь такое для десятилетки.

— Это точно. Кто знает, почему тебе приспичило играть это. Помню, ты как-то увидела ту девочку старше тебя.