Танкреди слушал Бена Харпера, когда оказался захвачен этим летным ливнем. Он ускорил шаг, уже совсем мокрый; вода промочила насквозь его футболку, шорты, трусы, носки и кроссовки. Ему захотелось смеяться; он, всегда такой точный, такой методичный, мужчина, которого раздражает любая неожиданность, возникшая на его пути, снова превратился в мальчишку под этим проливным дождём. Небо стало ещё темнее, и дождь был холодным. А мгновение спустя пошёл град. Он падал тут и там: большие и маленькие камни, которые разбивались обо всё вокруг — о мусорные баки, канализационные люки, машины. Это казалось таким простым способом попасть в цель с небес или странным концертом в продолжительном бешеном ритме, что-то из африканского репертуара.

Танкреди решил, что настал момент спрятаться от дождя. Чуть дальше по дороге он увидел церковь. В пару прыжков поднялся по лестнице и, оказавшись у входа, тут же нашёл укрытие. Но ветер продолжать завывать, даже показалось, что он усилился. Ветер и град стали попадать на него и здесь, и это пристанище ничем ему не помогло. Танкреди оперся на большую деревянную дверь. Та оказалась открыта. Он толкнул её обеими руками и вошёл. Больше всего в этой церкви его привлекли свет и тепло. Множество свечей всех размеров пылали в старинных канделябрах, одни маленькие и низкие, другие более скульптурные. Все огоньки дрожали, колыхались туда-сюда в направлении этого внезапного посетителя. Когда Танкреди прикрыл дверь, всё снова стало, как раньше. Дверь одиноко закрылась с глухим звуком и тогда, с другого конца церкви, до него донёсся хор голосов.

Две виолончели, альт, флейта и ещё несколько инструментов. Десять детей заканчивали арию, которая показалась ему прекрасной несмотря на то, что он услышал лишь последние ноты. За этим последовало долгое молчание. А потом перед хором запела женщина. На немецком. Напротив неё с улыбкой играла на органе старая учительница, так уверенно, словно это была самая простая вещь в мире. Неподалёку от неё другая женщина ласкала пальцами воздух, следуя ритму. Чуть дальше огоньки свечей, казалось, танцевали вместе с ней, и рисунки витражей будто внезапно изменили свой цвет, точно прогнали с неба тучи. Игра света и тени превратила атмосферу церкви в ещё более волшебную.

Erbarme dich, mein Gott, um meiner Zahren willen! Пожалей, Боже мой, моих слёз…

А потом вдруг, безо всякой причины, Танкреди обернулся. Он словно что-то заметил. Но ничего не было. Или было всё. В темноте, в нескольких шагах от него, в более плотной тени, она сделала шаг вперёд. И вдруг пламя свечей осветило её лицо. Танкреди, как заколдованный, открыл рот. Этот нежный профиль, эти глаза между синим и зелёным, эти лёгкие веснушки, эти каштановые волосы, которые казались светлее из-за отражений, эта женщина, эта красота, приоткрытые губы, идеальные белые зубы. Танкреди поморгал, словно не поверил своим глазам, словно это было лишь видение. Но в первую очередь он сильно удивился тому, что его сердце забилось чаще. Эта женщина была там, в нескольких метрах от него, в темноте церкви. Огоньки свечей танцевали и случайно освещали её, показывая всю полностью. Высокая и стройная; на ней была белая рубашка, а сверху синий жакет, джинсы и спортивные туфли. Танкреди попытался разгадать, откуда она вышла, кто она такая. Он посмотрел на её руки; на них были следы, они дрожали от холода или неизвестно из-за каких нагрузок. Но легко двигались в воздухе. Лёгкие, почти незаметные движения каждого пальца следовали ритму, танцевали в пустоте и идеально проигрывали каждую ноту. Скорее всего, она пианистка. Танкреди почувствовал себя заворожённым этими руками. Он снова посмотрел ей в лицо. Она с закрытыми глазами легонько покачивала головой вправо-влево под музыку.

Он вновь сосредоточил взгляд на её руках.