— Парик?!

— Конечно, парик. Этот человек, должно быть, неплохой психолог. Он надевает парик, который сразу бросается в гла^а. Это еще один козырь «человека со шрамом», — Летинский совершенно случайно воспользовался этим условным термином. — Вы можете разыскивать его до судного дня и ни за что не найдете. Если же вам и удастся схватить кого-то похожего, это наверняка будет совершенно невинный человек.

— Вы правы. Милиция уже не раз задерживала мужчин со шрамами на левой стороне лба, хотя и не совсем похожими на тот. После проверки нам оставалось только извиняться перед ними.

— А что касается самого шрама, то соорудить его — сущий пустяк. Немного «вишневки» — и дело с концом.

— Вишневки? — повторил сержант. — Наливки?

Летинский расхохотался.

— Простите, — извинился он. — Я забыл, что вы не из нашей актерской братии, и употребил профессиональное словечко. Видите ли, на актерском жаргоне оттенки грима имеют особые названия. «Вишневкой» именуется грим темно-красного цвета, которым я и рисую свой треугольный шрам. А любопытно — почему бандит делает себе точно такой же шрам и также над левым глазом? Неужели он читал Александра Фредро? А может быть, видел эту комедию на сцене?

— А вы играете тоже в парике?

— Да. Ведь я прежде всего должен помолодеть. Такие светлые, начинающие редеть волосы вполне подходят человеку в возрасте фредровского героя.

В голосе Летинского вдруг зазвучала нотка нетерпения.

Сержант поднял голову. В дверях стояла еще одна красотка и делала актеру знаки.

— Я преподаю в Высшей драматической школе, — объяснил актер оправдывающимся тоном. — Это мои ученицы.

— Я так и понял, пан профессор, — сказал сержант с нескрываемой иронией. — Я убегаю и сердечно благодарю вас за чрезвычайно важные для меня сведения. Но у меня есть еще одна большая просьба.

— Слушаю вас.

— Нельзя ли мне посмотреть, как вы гримируетесь?

— Что ж, пожалуй, можно.

Красотка, поджидавшая в дверях, потеряла терпение и, лавируя между тесно сдвинутыми столиками и стульями, направилась к Летинскому. Тот, спеша избавиться от своего собеседника, быстро проговорил:

— Приходите в половине шестого в Народный театр, ко мне в уборную. Я скажу, чтобы вас пропустили.

— Я не помешаю? — Девушка остановилась возле их столика.

— Да что вы! — Артист сорвался с места и расцеловал протянутую ему изящную ручку. — Вы знакомы? Мой приятель, моя ученица.

— Хшановский, — сержант, следуя примеру Летинского, также поднес ручку к губам. Он мог бы поклясться, что при слове «ученица» красотка многозначительно подмигнула.

— Я пытаюсь удержать пана сержанта, но, увы, у него нет времени, и он должен идти.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Хшановский, — служба — не дружба.

Было бы не худо остаться в приятной компании хорошенькой девушки, но портить настроение актеру не входило в его интересы. Он лишь добавил:

— Я буду пунктуален.

Хотя до назначенного времени оставалось еще минут десять, Летинский уже сидел в тесноватой театральной уборной, куда старшего сержанта провел швейцар. Актер отрабатывал какой-то фрагмент своей роли. На стуле перед ним лежал вычищенный и отглаженный мундир капитана польской армии наполеоновской эпохи, расшитый золотом и серебром сверху донизу.

На стене висело большое зеркало.