|
Цветы – розовые лилии, ронявшие пыльцу, и бордовые розы – поражали своей вызы-вающей яркостью. Вокруг царили покой и тишина. – Их не станут оплакивать, – тихо произнес Лестат, и голос его доносился словно издале-ка. – Можно не заботиться о поисках могилы. Я вспомнил своего Создателя. Вспомнил темные воды болота Сладкого Дьявола, густые водоросли, крики сов. Что-то в комнате изменилось, но Лестат ничего не замечал. – Подойди ко мне, – велел он. – Очень важно, братишка, чтобы кровь, какой бы сладостной она ни была, не ослабила тебя после. Я кивнул. Но что-то все-таки происходило. Мы уже были не одни. За спиной Лестата я увидел неясные очертания фигуры своего двойника – Гоблина, соз-данного по моему образу и подобию. На его лице играла безумная улыбка. Лестат обернулся. – Где он? – донесся до меня его шепот. – Не надо, Гоблин, не смей! Я запрещаю! – воскликнул я. Но его уже было не остановить. Фигура метнулась ко мне с быстротою молнии, не потеряв при этом своих очертаний. Стоящий прямо передо мной Гоблин вовсе не казался эфемерным, а был словно из плоти и крови, совсем как я. В следующее мгновение он начал со мной сливаться: я ощутил дрожь в руках и ногах, крошечные уколы в ладони, шею, лицо... И заметался, словно пойманный в крепкую сеть. Откуда-то из глубины моего существа поднялся трепет блаженства, явственное сознание, что мы с ним одно целое и ничто нас не разлучит. Мне вдруг захотелось, чтобы так длилось веч-но, но с языка сорвались совсем другие слова: – Прочь от меня, Гоблин! Ты должен слушаться. Это ведь я тебя создал. Ты обязан мне подчиняться. Бесполезно. Трепет, словно от электрического разряда, все никак не прекращался, а перед мысленным взором мелькали образы нас двоих в разные периоды жизни, но они сменяли один другой так быстро, что я почти ничего не успевал разглядеть, дабы удостовериться в своей пра-воте или, наоборот, в ошибочности иллюзий. Сквозь открытую дверь лился солнечный свет, я видел цветастый узор линолеума, слышал смех малышей, ощущал на губах вкус молока... Я понял, что сейчас упаду, что твердая рука Лестата служит мне опорой, ибо на самом деле меня нет в комнате, залитой солнцем, где Гоблин, малыш Гоблин, резвится и хохочет вместе со мной: "Люблю тебя, ты мне нужен, конечно, я твой, мы вместе". Опустив глаза, я увидел собст-венную пухлую детскую левую ручку, колотящую ложкой по столу. А поверх моей ладони ле-жала рука Гоблина Ложка вновь и вновь со стуком опускалась на деревянную столешницу, сол-нечные лучи заглядывали в открытую дверь, цветастый линолеум был местами потерт. А потом Гоблин отстранился – так же резко, как и прильнул ко мне. Еще секунду передо мной маячил его человеческий облик – огромные глаза, открытый рот, – потом черты расплы-лись, потеряли сходство со мной и вскоре растворились в воздухе. Шторы на окнах колыхнулись, цветочная ваза внезапно наклонилась, до моих ушей неясно донесся звук падающих капель – и ваза полетела на мягкий ковер. Я невидящим взором смотрел на пострадавший букет, на помятые, розовые у основания лилии. Мне захотелось их поднять. Крошечные ранки по всему телу болезненно саднили. Я воз-ненавидел Гоблина за то, что он опрокинул вазу и разбросал по полу прекрасные цветы. Женщины, казалось, просто заснули – не ощущалось даже намека на то, что они мертвы. "Мой Гоблин... Мой родной Гоблин... – вертелось в голове. – Такой близкий мне дух, по-жизненный партнер... Ты принадлежишь мне, а я тебе". Я едва держался на ногах. Лестат обнимал меня за плечи. Если бы не он, я бы наверняка рухнул на пол. – Зачем только он опрокинул цветы?! – сокрушенно посетовал я, не в силах оторвать взгляд от розовых лилий. – Еще когда мы были совсем маленькими, я учил его не причинять вреда тому, что красиво. |
