|
На меня с пугающей ясностью нахлынули воспоминания о прошлом, однако вскоре они рассеялись, погасли как пламя, оставив после себя лишь струйку дыма. Тем не менее, я продол-жал судорожно за них цепляться, пытаясь извлечь из памяти еще несколько дорогих сердцу кар-тин. Впрочем, какое право я имел теперь на хорошие времена или даже воспоминания о них? – Мне нравятся певцы, – сказал я. – Когда-то я плакал вместе с бабушкой и дедушкой, слушая, как сопрано выводит "О, святая ночь". В такие минуты Блэквуд-Мэнор кажется всесиль-ным, способным изменить людские жизни. Ты сам видишь, я до сих пор несвободен от влияния его магии. – Каким же образом он меняет людские жизни? – быстро спросил Лестат, словно эта мысль его по-настоящему задела. – Ну, здесь прошло очень много свадеб. Я поперхнулся. Свадьбы... Отвратительное воспоминание о недавнем событии, затмившее все остальные, постыдное и ужасное: кровь, ее вкус, платье... Но я прогнал печальные мысли и продолжил: – Я помню чудесные свадьбы, банкеты по случаю юбилеев. Помню пикник на лужайке в честь какого-то старца в день его девяностолетия. Помню, пары часто возвращались сюда, где состоялась церемония их бракосочетания. И снова меня пронзило воспоминание: невеста, окровавленная невеста. Голова кружилась. "Глупец, ты убил ее! Ты не должен был ее убивать. Посмотри, что стало с ее платьем". Нет, не буду об этом думать. Сейчас не время страдать. Позже я признаюсь во всем Леста-ту, но только не теперь. Надо было продолжать рассказ. Постепенно я справился с волнением и перестал запинать-ся. – Где-то здесь спрятана старая гостевая книга со сломанным пером, служившим вместо ручки. В ней можно прочесть множество отзывов тех, кто приезжал, уезжал, снова возвращал-ся... Они до сих пор возвращаются. Это пламя пока не погасло. Лестат кивнул и слабо улыбнулся, словно остался доволен услышанным. Потом вновь взглянул на портрет Вирджинии Ли. У меня вдруг возникло какое-то странное ощущение. Неужели портрет в самом деле изме-нился? Мне вдруг показалось, будто прелестные голубые глаза смотрят прямо на меня. Но впредь она ни за что для меня не оживет. Конечно, это исключено. Всю жизнь леди Вирджиния Ли славилась добродетелью и благородством. Что общего может быть у нее со мною тепереш-ним? Я поспешил вернуться к своему маленькому повествованию: – В последнее время этот дом стал мне особенно дорог, как и все мои смертные родствен-ники. Больше всех тетушка Куин. Но есть и другие. Они не должны узнать, во что я превратился. Лестат обратил на меня пристальный, испытующий взгляд и как будто размышлял над ус-лышанным. – Твое сознание настроено столь же тонко, как скрипка, – задумчиво произнес он. – Тебе действительно нравится, что на Рождество и Пасху под крышей твоего родного дома собирается множество чужаков? – Это весело, – признался я. – Обилие света, оживление, лестницы гудят от топота ног, в воздухе звенят голоса. Иногда гости жалуются: то овсянка жидкая, то соус комковат, и в былые дни мою бабушку, Милочку, такие заявления расстраивали до слез, а дедушка – Папашка, как мы все его звали, – уединялся в кухне и грохал кулаком по столу. Но в большинстве своем гости, как правило, довольны приемом... Время от времени здесь бывает одиноко, тоскливо и мрачно, хотя люстры сияют неизменно ярко. Наверное, после смерти бабушки и дедушки та часть жизни ушла вместе с ними, а моя глубокая депрессия каким-то образом захватила и Блэквуд-Мэнор. Тем не менее я не смог покинуть особняк и никогда не сделаю это по собственной воле. Лестат закивал в знак понимания. Он смотрел на меня таким же внимательным, оцени-вающим взглядом, каким смотрел на него я. До чего же он все-таки привлекателен! Светлые волосы, очень густые и длинные, изящно завиваются у ворота сюртука, а такими огромными пытливыми, по-настоящему фиалковыми глазами могут похвастать не многие. |
