Вскоре мы все же оторвались от погони, и собачий лай стих, они нас потеряли. У меня получилось. Я сама выбилась из сил, и Яша уже еле переставлял ноги, когда мы наконец-то нашли глубокую охотничью яму. Это было спасением. Мы спустились в нее по двум толстым палкам, предварительно обломав ветви и оставив сучья по бокам. Я показала Яше, как спуститься, а потом посадила Таю к себе на спину и спустилась сама. Оставила ее с братом, выбралась наружу, нашла пушистые ветки и прикрыла яму сверху так, чтоб ее не было видно, потом насобирала дров. Вернулась обратно к детям, постелила свою куртку, разложила ветки и подожгла, чтобы согреть детей и согреться самой. Ночью в лесу было очень холодно и сыро, пробирало до костей. Пока мы бежали, мы этого не чувствовали, а сейчас я видела, как дрожит Тая и кутается в тонкую куртку Яша. Тая уснула сразу, а мальчик лег рядом, но не спал, а смотрел на языки пламени. Такой еще ребенок, совсем малыш. И эти ресницы длинные, как у девочки, носик ровный, губки бантиком. Едва уловимые черты проступающей будущей взрослости, но лишь штрихами, и это сходство с Максимом… И снова полоснуло воспоминанием, как Яша ножом Закира ударил.

— Ты как нож у него украл? — тихо спросила и руки вытянула к огню.

— Когда бросился ему на ногу, почувствовал за штаниной, он в ботинок его спрятал, и рукоять торчала. Я в фильме видел, как один парень так оружие у врага украл.

Тоже встал и ладошки к костру протянул. Рядом с моими они маленькие и тонкие.

— Аааа, как ножом ударить, тоже видел?

— Конечно. Я фильмы про войну смотрел и боевики всякие. Мымра спать ложилась, а я смотрел.

Уверенно отвечает. Даже восторженно.

— Не страшно было человека ножом?

Спросила и затаилась, у самой до сих пор мурашки по коже.

— Неа. Если б я его не ударил, он бы тебя убил. Тут выбирать надо было — или ты, или он.

Кого-то мне это напомнило даже блеск в синих глазах звериный, как у маленького волчонка.

— И ты меня выбрал?

Он кивнул и вдруг обнял меня за шею, прижался всем телом.

— Ты теперь моя мама. Я за тебя кого угодно убью. Даже его.

— Кого его?

— Отца.

Вся сжалась, внутренности перевернулись от его слов, тошнота к горлу подобралась.

— А он здесь при чем?

— Я видел ту газету и узнал его. Мы из-за него здесь… Он плохой.

И сердце ухнуло вниз, сжалось спазмом сильным и болезненным, как будто ребенок озвучил то, чего я так сильно боялась.

— Нет. Ты что? Твой папа не плохой. Мы не знаем, почему он там, нельзя осуждать человека, не выслушав, не дав возможности оправдаться. Посмотри на меня и запомни, — я обхватила личико ребенка ладонями, приблизила к своему, глядя прямо в ярко-синие глаза, — твой отец самый сильный, самый лучший и самый… самый любящий. И никогда не думай иначе. Чтобы не случилось, не смей так думать.

— Тогда что он делает там? Почему не спасает нас?

— Он не знает, что мы здесь. Когда узнает, обязательно спасет. Вот увидишь. Твой отец ради нас землю вверх ногами перевернет и ад подожжет вместе с дьяволом. Понял? Помни об этом. Помни всегда.

Мне ужасно хотелось верить в свои же слова, и пока я страстно говорила свою речь, я верила, всем сердцем и всей душой верила. А когда Яша уснул, и я осталась один на один со своими мыслями и страхами, верить было сложнее.

Утром я скормила им конфеты, дала нагретой воды. Где-то здесь должна быть река или ручей. Я слышала, об этом говорили боевики, когда мы на автобусе ехали. Мне бы найти водоем и помыть детей. Особенно Таю. А потом идти к дороге. Если вода пресная, то можно набрать во флягу… но этого мало, конечно. Найти б какую-то емкость.