|
Я не хотела, но Черный Лотос нуждался в его покровительстве. — Хару словно прорвало. — Поэтому я улизнула из приюта и пошла к хижине. Ояма был уже там, лежал на постели, голый. Он приказал мне… — она стыдливо понизила голос, — приказал взять в рот. Сказал, что, если я откажусь, он перестанет давать деньги Черному Лотосу и тогда Анраку рассердится и выгонит меня из храма. Я испугалась и сделала, как он велел. — Хару сглотнула, борясь с тошнотой, порожденной воспоминанием. — Вдруг он сжал мою шею ногами и начал душить. Я просила его отпустить меня, а он только выругался и прикрикнул, чтобы я не останавливалась. Мне удалось вырваться, но он стал меня бить, прижал к полу за шею и навалился сверху. У меня потемнело в глазах. Я испугалась, что вот-вот задохнусь.
В сумбуре чувств Рэйко, однако, отметила, что хотя бы здесь не ошиблась: Хару действительно били и душили в ту ночь. Но какой в этом толк, если главное от нее скрывалось? Хару начала громко, навзрыд, плакать. — Я должна была его остановить. В стенной нише стояла статуэтка богини Каннон. Я схватила ее и ударила Ояму по лицу. Он слез с меня. Я успела лягнуть его в пах и, когда он с воем скорчился, ударила статуэткой по затылку. Его крик оборвался. Я посмотрела — он лежал с открытыми глазами и не двигался. Повсюду была кровь — на голове, на полу, на статуэтке… Тут я и поняла, что убила его. Была ли это самозащита или Хару снова все выдумала? Рэйко не знала, что и думать, уже не полагаясь на свое чутье. Раз доверившись ему, она совершила худший из своих проступков — подвела Сано, обошла правосудие и опорочила свое призвание. Она ненавидела себя за это. — Я так испугалась, что не могла шевельнуться, — продолжала Хару. — Долго сидела там, плакала и гадала, что делать дальше. Я уже собралась просить помощи у первосвященника Анраку, но побоялась его гнева за убийство влиятельного гостя. Поэтому решила представить все как несчастный случай — оставила Ояму лежать на полу, а статуэтку подняла, обтерла и отнесла в главный зал, где спрятала в нише вместе с другими такими же. Потом я подумала: а вдруг Ояма еще жив? Чтобы удостовериться, пошла обратно к хижине. В этот миг кто-то подкрался ко мне сзади и ударил по голове. Очнулась я под звон колокола в саду, когда уже рассвело. Подняв мокрое от слез лицо, Хару умоляюще взглянула на Сано. — Да, я убила господина Ояму. Но остальных я не трогала, даже не знала, что там был кто-то еще. Это правда, клянусь! Выходило, Тиэ и ребенка убил кто-то другой, а Хару просто подставили, сделав так, чтобы ее без сознания нашли возле пожарища. Выходит, два других тела были спрятаны тогда, когда Хару избавлялась от статуэтки или лежала в беспамятстве. Может, и впрямь кто-то другой поджег хижину? Впрочем, на это Рэйко почти не надеялась. Пусть маленькая лгунья и образумилась, ее судьбу уже не изменить. — Господин судья! — раздался голос Сано. — Раз Хару созналась в убийстве важного лица, остальные можно пока не рассматривать. В любом случае она заслуживает казни. Участие второго убийцы не умаляло оплошности Рэйко, слепо поверившей в невиновность мнимой сироты. От стыда и боли ей захотелось выскочить из зала, но желание узнать, чем кончится суд, пересилило. — Подсудимая Хару, я объявляю тебя виновной в двойном преступлении: убийстве и поджоге, — провозгласил судья Уэда. Его лицо излучало уверенность в справедливости вынесенного вердикта. — В соответствии с требованиями закона я должен приговорить тебя к смерти через сожжение. — Только не это! — Тишину судебного зала пронзил испуганный вопль. Хару корчилась, как если бы пламя уже охватило ее. — Прошу, я не вынесу! — Она взмолилась Рэйко: — Помогите! Не дайте им сжечь меня! Рэйко молча качала головой, зная: даже если бы она захотела, приговор уже не отменить. |
