Когда я опускал тело на постель, оно немного ожило и даже обняло меня за шею.

    Я бережно уложил хозяйку и продолжил то, что начал в гостиной. Она уже оправилась настолько, чтобы отвечать на мой поцелуй робкими, неловкими губами

    Я все крепче сжимал ее в объятиях. Говорить мы не могли, было не до того, да и губы все время были заняты. Катя задыхалась, но не отстранялась от меня, пока я сам не дал ей возможности вздохнуть. Она совсем не умела целоваться и не догадывалась дышать носом.

    -  Подожди, - прошептал я - Дай мне свои губы. Делай как я

    Училась она очень быстро. Поцелуи делались все более глубокими и долгими. Я просовывал язык между ее зубами, и она отвечала мне тем же. Меня опять понесло. Я начал сдирать с нее капот, под которым ничего не оказалось. Это так меня завело, что я набросился на нее, не успев снять даже сапоги.

    Я как-то читал в воспоминаниях прелестной женщины, актрисы Татьяны Окуневской, о том, как во время первой близости ее будущий муж, писатель Горбатов, овладел ею в сапогах. Это так ее шокировало, что запомнилось на всю жизнь.

    Не знаю, чем руководствовался Горбатов, у меня были смягчающие вину обстоятельства. Сапоги Ивана Ивановича, покойного купца, были мне малы и, чтобы их снять, требовалось слишком много времени. Допустить, чтобы обнаженная, в разодранной одежде, пылающая желанием женщина будет ждать, пока я, чертыхаясь, прыгаю на одной ноге по комнате, стягивая с себя тесную обувь, я не мог. Пришлось пожертвовать эстетикой ради страсти.

    Мне показалось, что Екатерина Дмитриевна этой детали значения не придала.

    Ей, как и мне, было не до того. «Отложенная» чувственность, мучавшая ее многие годы, теперь выплеснулась в такую страстную ярость, что она забыла обо всем, даже о незапертой двери спальни.

    …Пока еще неопытная, действующая на инстинктax, эта женщина была поистине прекрасна в своей ненасытной страсти…

    Мы катались по ее широкой пуховой кровати, соревнуясь в силе объятий…

    Первым опомнился я. Вчерашняя пьянка, бессонная ночь и нынешнее угнетенное раскаяньем утро подорвали силы, и я вскоре сдался на милость победительницы.

    -  Может быть, сначала пообедаем? - робко предложил я, когда почувствовал, что больше никакая сила не сможет заставить меня повторить то, что мы только что делали.

    -  Ты меня любишь? - спросила Катя, выгибая свое прекрасное тело, одетое только в обрывки капота.

    -  Люблю, - сказал я, проглотив слово «конечно».

    Все происходило слишком быстро и так по-другому, чем с Алей, что я сам еще не разобрался в своих чувствах.

    -  И ты меня не презираешь?

    -  Послушай, милая, давай эту тему больше не поднимать. Я не твой современник, и у меня другое отношение к женщинам.

    -  Хорошо, иди в столовую, я хочу одеться.

    -  Жду тебя, - сказал я, почти целомудренно поцеловав ее в щеку, - приходи скорее.

    Мне, в отличие от Екатерины Дмитриевны, как я еще ее по инерции называл, привести себя в порядок было несложно: подтянуть брюки и надеть сюртук.

    В столовой я наткнулся на понимающий, насмешливый взгляд Марьяши, но не пожелал на него ответить.

    -  Можно накрывать, - сказал я ей. - Екатерине Дмитриевне уже лучше, она скоро выйдет.

    Марьяша, откровенно хмыкнула и, оценивающе осмотрев меня, отправилась на кухню, демонстративно качая бедрами. Девушка она была очень приятная, но сейчас мне было не до того.