— Сейчас мои дети счастливы.

Мы спросили его, почему же, и он ответил, что они давно мечтали иметь ослика, и он, как раз на этих днях, купил в Фонди осла и отправил им в подарок в Германию. Воодушевившись, он пустился в подробности: нашел он именно такого ослика, как и искал, сардинской породы, и так как это еще сосунок, он отправил его в Германию с воинским эшелоном, поручив одному солдату в дороге все время поить его молоком: в эшелоне была также и корова. Он смеялся, страшно довольный, а потом добавил, что в эту минуту его дети, наверно, катаются на своем сардинском ослике, поэтому он и сказал, что они счастливы. Мы все, в том числе адвокат и его мать, просто ужаснулись: вокруг голод, людям нечего есть, а он, видите ли, посылает в Германию ослика и велит его поить молоком, а ведь оно могло бы пригодиться итальянским детям, которые в нем нуждаются. Где ж его любовь к Италии и итальянцам, если он не понимал даже такой простой вещи? Однако я подумала, что сделал он это без всякого злого умысла — нет спора, это был лучший из всех немцев, каких я только до сих пор встречала; он поступил так просто потому, что был немец, а немцы, как я уже сказала, скроены на особый лад, может, у них и много хороших качеств, но все их достоинства будто только с одной стороны, а с другой — нет ни одного, вроде как это бывает с некоторыми деревьями, что растут вплотную к стене: у них все ветви лишь с одной стороны — с той, что противоположна стене.

Теперь, когда стало нечего есть, Микеле всячески старался помочь нам, то в открытую — принося нам, несмотря на укоряющие взгляды родителей и сестры, часть своего завтрака или ужина, а то и тайком, просто воруя для нас у отца продукты. К примеру сказать, однажды, когда он пришел к нам, я показала ему, сколько у нас осталось хлеба — маленькая булочка, да к тому же испеченная на две трети из кукурузной муки. Тогда он сказал, что теперь будет приносить нам хлеб, каждый день понемногу таская из ящика, где его держала мать. Так он и делал. Каждый день он приносил нам несколько ломтей хлеба — это был еще белый хлеб, без примеси желтой кукурузной муки и отрубей. Такой хлеб у нас в Сант-Эуфемии теперь пекли только в доме Филиппо, хотя он все время плакался и прибеднялся, сообщая каждому, у кого была охота его слушать, что он с семьей пухнет от голода. Но однажды, не знаю почему, Микеле принес нам вместо обычных трех-четырех ломтей две целые булки; у них как раз в то утро пекли хлеб, и он надеялся, что ничего не заметят. Однако пропажу заметили, и Филиппо поднял невероятный шум, крича, что у него украли продукты; но не сказал, что это были булки, иначе он сам бы себя выдал, так как давно уже всех уверял, что у него не осталось ни крупинки муки. Так или иначе, но Филиппо, будто заправский полицейский, занялся расследованием — измерял высоту и ширину окна, изучал землю под окном, чтобы выяснить, не была ли примята трава, разглядывал и стенку под окном, не отвалилась ли ненароком где-нибудь известка, и наконец решил, что, учитывая маленькие размеры и высоту окна, видно, в дом залез и совершил кражу ребенок, причем он не мог забраться в окошко без помощи взрослого. Короче говоря, на основании своего расследования Филиппо решил, что этот ребенок, конечно, Мариолино, сынишка одного из беженцев, а помогавший ему взрослый — не кто иной, как отец. Все на этом бы могло и кончиться, если бы Филиппо не поделился своими догадками с женой и дочерью.