— Пойдем-ка, поглядим на этих немцев, — и направился вслед за ним.

И мы с Розеттой тоже пошли.

Немцы, как нам и сказал Париде, устроились в тени за стогом сена. Было их пятеро; сроду мне не доводилось видеть настолько изможденных и замученных людей. Они повалились на солому и лежали как попало, вытянув ноги и раскинув руки, будто мертвецы. Трое из них спали, а может, просто закрыли глаза, в то время как четвертый, лежа навзничь, уставился глазами в небо, пятый также лежал на спине, подложив себе под голову сноп соломы вместо подушки, и пристально глядел прямо перед собой. Я в первую очередь его и заметила: совсем белесый, с розовой и прозрачной кожей на лице, брови и ресницы почти белые, глаза голубые, а волосы светло-золотистого цвета, тонкие и гладкие. На посеревших от пыли щеках — будто следы от размазанных слез; в ноздрях черно от земли или другой грязи; губы потрескались; глаза обведены красными кругами, а под ними две черные полоски, как две царапины. У немцев, известно, мундир всегда в порядке, начищен да выглажен, словно только что от портного. А у этих мундиры мятые, пуговицы расстегнуты; казалось, даже цвет их одежды стал другим, будто ее обдало пылью и черным дымом. Чуть поодаль в кружок собрались беженцы да крестьяне и молча разглядывали немцев, словно присутствовали на невиданном зрелище. Немцы молчали и не двигались. Микеле подошел к ним поближе и спросил, откуда они пришли. Он заговорил с ними по-немецки, но белесый даже не пошевельнулся, как будто его затылок был пригвожден к подушке из соломы, и ответил ему тихим голосом:

— Можешь говорить по-итальянски… я знаю итальянский.

Тогда Микеле повторил свой вопрос по-итальянски, и тот ответил ему, что они пришли с фронта. Микеле спросил, что же случилось. Белесый, который лежал неподвижно, как паралитик, ответил ему, с трудом произнося каждое слово, угрюмым и усталым голосом, в котором, однако, чувствовалась угроза. Сказал, что они артиллеристы, два дня и две ночи их страшно бомбили и на воздух взлетали не только пушки, но и земля; под конец, когда большинство их товарищей было убито, им пришлось спасаться и бежать.

— Фронт теперь, — закончил он медленно, — не проходит больше у Гарильяно, он теперь севернее, и мы должны пробраться туда… на севере тоже горы, и там мы еще повоюем!

Как видите, хоть они и походили на мертвецов, а говорили по-прежнему о том, чтоб воевать и сопротивляться.

Тогда Микеле спросил:

— Кто же прорвал фронт, англичане или американцы?

И это был неосторожный вопрос, потому что белесый зло усмехнулся и сказал:

— А вам не все равно? Вам, дорогой синьор, довольно знать, что скоро ваши друзья будут здесь, вот и все.

Микеле, сделав вид, что не заметил язвительного и угрожающего тона, спросил, что он может сделать для них. Белесый сказал:

— Дайте нам чего-нибудь поесть.

Все мы теперь сами-то доедали последние крохи, не знаю, нашли бы мы целую буханку хлеба у кого-нибудь из крестьян или беженцев, кроме Филиппо. Вот почему мы в смущении переглянулись, а я, говоря за всех, воскликнула:

— Поесть? А у кого же из нас найдется? Если нам англичане ничего не подкинут, мы все здесь с голоду подохнем. Подождите и вы англичан, тогда и у вас будет еда.

Я увидела, что Микеле сделал неодобрительный жест, будто хотел сказать «Дура!», — и тогда поняла, что хватила через край.

Немец тем временем взглянул на меня пристально, словно желая хорошо запомнить мое лицо, а потом медленно сказал:

— Прекрасный совет: ждать англичан. — Он еще немного пролежал неподвижно и затем, с трудом подняв руку, принялся шарить у себя за пазухой. — Я уже сказал, что мы хотим чего-нибудь поесть. — Теперь он сжимал в руке огромный черный пистолет и наводил его на нас, хоть сам лежал неподвижно и не менял позы.