— Видишь, вот это американцы.

Она ответила:

— Я думала, они высокие и светловолосые, а оказывается, они маленькие и чернявые.

В ту минуту я не знала, что ей ответить, но потом убедилась, что в американской армии люди разные, не похожие друг на друга по внешнему виду: есть и белые, и негры, и блондины, и брюнеты, и высокие, и низкорослые. А эти двое, как я позднее узнала, были итало-американцы; таких тоже немало, по крайней мере в тех частях, которые захватили наши места.

Спускаясь ниже, мы натолкнулись на пункт Красного Креста, расположенный в тени рожкового дерева, в стороне от тропы. Там стояли носилки, шкафчик с лекарствами, тут же было несколько солдат; как раз в эту минуту двое из них несли к этому пункту на носилках своего раненого товарища. Мы остановились, чтобы взглянуть на этих двух солдат; они свернули с тропы и, видно, с трудом несли носилки, направляясь к перевязочной. Глаза у раненого были закрыты; он казался нам мертвым, но был еще жив, и те, кто его нес, разговаривали с ним, будто желая его успокоить и сообщить, что скоро придут на место; раненый слегка кивал головой, как бы в знак того, что все понимает и нечего о нем беспокоиться. Увидев все это здесь, на залитом солнцем склоне, на «мачере», где цветы росли чуть ли не по пояс солдатам, шедшим с носилками, я едва не подумала, что этот солдат вовсе не смертельно ранен, и даже солдаты эти вовсе не солдаты, а этот пункт Красного Креста вовсе не пункт Красного Креста; словом, все здесь показалось мне какой-то неправдой, все было странным и бессмысленным, и ничего нельзя было ни объяснить, ни понять. Я сказала Розетте:

— Ранен он из пулемета… могли попасть и в нас. — Думаю, я сказала ей это, чтобы убедить саму себя, что пулеметы действительно существовали и опасность была настоящей. Но тогда я сама не очень хотела в это верить.

Спускаясь по «мачерам» все ниже и ниже, мы добрались до долины и подошли к перекрестку у реки, где стоял дом, в котором прежде жил бедняга Томмазино. Когда мы были здесь в последний раз, эти места были пустынны, как и все другие, занятые немцами; уж не знаю, как этим немцам удавалось повсюду создавать пустыню вокруг себя, — где бы они ни появлялись, люди исчезали и прятались. Теперь же здесь все кишмя кишело беженцами и крестьянами: кто шел пешком, кто ехал на осле или муле, и все тащили за собой свою рухлядь, возвращаясь, как и мы, с гор по своим домам. Мы пошли вместе с этой толпой; все были веселы и разговаривали друг с другом, как будто давно меж собой знакомы. Все говорили: «Война окончилась, все плохое позади, теперь пришли англичане, пришло изобилие». И казалось, все позабыли уже об этом годе страданий. Вместе с толпой мы добрались до места, где шоссейная дорога перекрещивалась с другой, ведущей в горы. Здесь мы увидели первую колонну американцев. Они шли, вытянувшись в цепочку, и я увидела, что это на самом деле американцы, то есть люди, совсем не похожие ни на немцев, ни на итальянцев. У них была какая-то особая походка, развинченная, ленивая, и казалось, они шли, чем-то недовольные. Каждый носил каску на свой манер, кто надел ее набок, кто надвинул на глаза, а кто напялил на затылок; и все жевали резинку. Казалось, воевали они неохотно, но и без особого страха, подобно людям, которые родились не для того, чтобы воевать, как, к примеру сказать, немцы, но воевать им волей-неволей приходится, потому что их тащат за волосы.