— Здесь молиться?

Она кивнула головой и медленно опустилась на колени на траву у самого края «мачеры», потянув за собой и меня. Пожалуй, мне даже понравился этот поступок Розетты — она в ту тихую и спокойную ночь, после стольких хлопот и волнений, будто угадала мое чувство: чувство благодарности к кому-то или чему-то, что нам помогло и нас защитило. Поэтому с охотой я подчинилась ей, сложила руки, как и она, и, беззвучно шевеля губами, быстро-быстро прочитала молитву, которую обычно произносят на сон грядущий. Давно уже я не молилась — с того самого дня, как позволила Джованни овладеть собой. Знала я, что не смогу после этого молиться — грешницей себя считала, но вместе с тем, не знаю почему, и вины своей не чувствовала. И вот теперь, в первый раз, я просила прощения у Господа за то, что у меня было с Джованни, и обещание дала никогда этого больше не делать. Потом, может, под влиянием ночи, такой необъятной и темной, в которой скрыто столько человеческих дел и жизней, я помолилась за всех — за себя и Розетту, за семью Феста и за семью Париде и за тех, кто сейчас укрылся в горах, за англичан, что придут нас освободить, и за нас, итальянцев, что так страдают, а также за немцев и фашистов, которые хоть и виноваты в наших бедах, но ведь они все-таки тоже люди. Признаюсь: по мере того как молитва почти против моей воли все затягивалась, я почувствовала себя растроганной, слезы на глаза навернулись, и, хотя я подумала, что все это, наверно, от усталости, сердце подсказало мне, что чувство это доброе и как хорошо, что я его испытываю. Розетта также молилась, склонив голову, но потом вдруг схватила меня за руку и воскликнула:

— Смотри же, смотри!

Подняла я голову и увидела, как ночную тьму прорезала сверкающая узкая полоска, которая взметнулась высоко-высоко и превратилась в зеленый цветок, а потом медленно опустилась на землю, осветив на мгновение горы вокруг долины, заросли и даже, как мне показалось, дома Фонди. Потом я узнала, что эти зеленые огни, такие красивые, были ракеты, которые пускали, чтобы освещать линию фронта и намечать цели для стрельбы из орудий и бомбежки с воздуха. Тогда мне это показалось добрым предзнаменованием, чуть ли не вестью от Мадонны, будто она давала мне понять, что молитва моя услышана и она мне поможет.

Хочется рассказать об этой молитве особенно для того, чтобы дать представление о характере Розетты, о котором я до сих пор не говорила. Впоследствии, из-за войны, характер ее менялся с каждым днем, поэтому сейчас хочу я показать, какой Розетта была в то время, когда мы с ней пришли в горы, или по крайней мере какой она была тогда в моих глазах. Известно, что матери не всегда знают своих детей, но все же даже теперь, когда она, как я уже сказала, так резко изменилась, думаю, что тогдашнее мое представление о ней в общем было не такое уж неверное. Растила я Розетту заботливо, ухаживала за ней, будто была она дочерью важных господ. Старалась, чтобы она ничего не знала о плохом, что делается на свете, и держала ее, насколько это было возможно, подальше от всего дурного. Не могу о себе сказать, что женщина я религиозная, хотя и хожу в церковь; вера моя какая-то нестойкая, порой, к примеру сказать в ту ночь на «мачере», мне казалось, что я верую, а иногда, как в те дни, когда нужно было бежать из Рима, веры моей как не бывало. Во всех случаях религия никогда не закрывала мне глаз на действительность, на то, что есть на самом деле, и сколько бы священники наши ни трудились объяснять и оправдывать ее, жизнь на каждом шагу опровергает их. Но с Розеттой дело обстояло иначе.