|
Блондин с трудом говорил по-итальянски, но все же кое-как рассказал нам, что они англичане: он — морской офицер, а его спутник — простой матрос; высадили их у Остии, около Рима, чтобы они там что-то взорвали — что именно, я не поняла, но, как обычно, это принадлежало нам, бедным итальянцам. Потом, выполнив приказ, они возвратились на берег, но судно, привезшее их, за ними не вернулось, и потому им пришлось бежать и прятаться, как многим другим. Время дождей они провели в доме одного крестьянина около Сермонеты; но теперь, когда погода хорошая, они будут пытаться перейти линию фронта, чтобы добраться до Неаполя, где находится их штаб. Рассказ их прерывали всякими расспросами: беженцы и крестьяне хотели знать, как идет война и скоро ли она кончится. Но англичане знали не больше нашего: все эти месяцы они прожили в горах и встречали там лишь неграмотных крестьян, которые вообще-то и не понимали, что идет война. Едва беженцы увидели, что двое эти не только ничего не знают, но и сами нуждаются в помощи, потихонечку один за другим все улизнули, толкуя меж собой, что, дескать, эти люди — англичане, и с ними опасно иметь дело, и окажись тут доносчик, немцы обо всем разузнают, и всем несдобровать. Короче говоря, в конце концов эти двое англичан остались в одиночестве посреди «мачеры» под ослепительно яркими лучами холодного зимнего солнца, в лохмотьях, обросшие щетиной, растерянно озираясь вокруг.
Сознаюсь, я тоже сначала побаивалась оставаться с ними, и не столько за себя, сколько за Розетту; но именно она-то и пристыдила меня за мои страхи, сказав: — Мама, у них, бедняжечек, такой несчастный вид… и потом ведь сегодня Рождество, а им даже нечего есть… сегодня им, наверно, хотелось бы побыть со своими семьями, а они так далеко. Почему бы нам не пригласить их к нашему столу? Говорю, мне стало стыдно, и я подумала, что Розетта права и могу ли я презирать беженцев, как я их презираю, если сама веду себя не лучше, чем они. И вот мы объяснили этим англичанам, что приглашаем их на рождественский обед и пусть они идут с нами: они сразу же с радостью согласились. Чтобы встретить Рождество, пришлось мне поднатужиться; старалась я прежде всего для Розетты, которая каждый год праздновала этот день лучше, чем любая дочка важных господ. Купила я у Париде курицу и зажарила ее вместе с картофелем. Потом приготовила дома тесто, сказать по правде — немного, так как у меня было совсем мало муки, и сделала ушки с мясом. У меня было две колбаски, и я нарезала их тонкими ломтиками и положила на тарелку вместе с несколькими крутыми яйцами. Я даже сладкое приготовила: за неимением лучшего, я мелко-мелко накрошила много сладких рожков, смешала всю эту массу с крупчаткой, изюмом, кедровыми орехами и сахаром и испекла в печи подобие торта, низенького и твердого, но довольно вкусного. У одного беженца мне удалось купить бутылку марсалы, а сухого вина мне дал Париде. Фруктов зато было вдоволь: в Фонди деревья ломились от апельсинов, и стоили они совсем дешево; незадолго до Рождества я купила пятьдесят килограммов, и мы целые дни только и делали, что жевали апельсины. Решила я также пригласить и Микеле и сказала ему об этом, когда он торопливо шел к домику отца. Он, не задумываясь, согласился прийти, и, как мне кажется, главным образом из-за неприязни к своему семейству. При этом он добавил: — Дорогая Чезира, сегодня ты сделала доброе дело. Если бы ты не пригласила этих парней, я бы потерял к тебе всякое уважение. Как бы то ни было, он крикнул отца и, когда Филиппо выглянул в окошко, сказал ему, что мы его пригласили и он пойдет к нам. Филиппо вполголоса — он боялся, что его услышат англичане, — начал заклинать сына не делать этого: — Не ходи ты к ним, ведь эти двое — беглецы, узнают немцы — крышка нам. Но Микеле только пожал плечами и, даже не обождав, пока отец кончит говорить, направился к нашему домику. |
