А он сам…

Костя заметил отца. Замер. А потом пошел к нему, надев на лицо привычную хмурую маску.

— Привет. Тебя вроде бы не должны были вызывать в деканат.

Герман смотрел на объемную вязаную шапку на голове сына. У них из-за шапок с самого переходного возраста Кости были бои. И даже парочка отитов не перевоспитала Костю. А теперь…

Его сын. Его родной мальчик.

Герман протянул руку. На раскрытой ладони лежал ключ от машины.

— Ого… — после паузы задумчиво протянул Костя. На его лице явственно происходила борьба между мальчишеской радостью и взрослым покер-фейсом. — Я прощен?

Герман кашлянул. Тут надо говорить о прощении другому адресату, сынок.

— Поехали, — Герман подкинул ключ, и Костя ловко перехватил его на лету.

— Куда?

— Я покажу дорогу.

* * *

Они молчали всю дорогу. Костя молчал явно из принципа. Герман — потому что не знал, что сказать. Тут была такая ситуация, что за него все скажет то место, в которое они приедут. Он лишь велел Косте следовать за машиной охраны. Именно секьюрити Герман назвал адрес конечного пункта назначения. А теперь Герман молчал. И даже не комментировал манеру езды сына. Нормально он едет. Раньше Герману служба охраны регулярно докалывала о том, что сын лихачит. Ну и штрафы говорили сами за себя. А сейчас… То ли Костя повзрослел. То ли, если ехать, следуя за другой машиной, особо не полихачишь. А до этого Герман не раз и не два выдерживал бой с сыном по поводу машины. Та, которую дал ему отец, Костю не очень устраивала. Мальчику, конечно, хотелось чего-то поборзее, помощнее, чтобы только педаль в пол — и машина рвет из-под себя. А Герман… Герман один раз взял его на похороны. Его коллега по бизнесу хоронил сына, как раз вот такого, на пару лет старше, мальчишку, который на этой самой дурной да дерзкой машине не справился с управлением — и всмятку, так, что хоронили в закрытом гробу. После этого Костя свои претензии поумерил.

* * *

Костя понял все сразу. Едва припарковал машину и прочел надпись над черными коваными воротами.

— Дальше — пешком, — Герман перегнулся и взял с заднего сиденья темно-бордовые розы на длинных стеблях. — Пойдем.

За Костю реально болело сердце. С каждым шагом болело все сильнее. Герман видел, как расширены его глаза. Как он пытается удержать сбивающееся дыхание. Как нервно, сам того не замечая, то и дело облизывает губы.

Ему сейчас… Герман даже не представлял — как. Сам он сегодня утром проснулся с твердым и ясным решением. Оно родилось в нем, видимо, ночью. После его рассказа Марьяне. После ее слов о том, что он ограбил собственного сына.

Теперь Герману было это очевидно. И пришло время отдавать этот долг. Все проценты, которые могли накопиться за двадцать лет, Герман постарался взять на себя. Но Косте сейчас было очень тяжело.

И никак ему не облегчить эту ношу. Но и дальше с ней жить — нельзя.

На черном гранитном памятнике не было фотографии. Даже фамилии не было — тогда Герман посчитал это правильным. Только имя: «Лина». И даты рождения и смерти.

Костя замер. Герману казалось — и все вокруг замерло. И тихо было как-то совершенно ненормально, и даже вороны, дежурные обитатели этих мест, не каркали.

— У нее сегодня день рождения, — сипло произнес Костя.

— Да, — так же сипло отозвался Герман. На самом деле, он это вот только что сообразил. Как все совпало.