— Эти дети просто неуправляемы, — сказала она наконец.

Пару раз споры и слезы внезапно и неестественно прерывались громким вмешательством одной из мам. Мистер и миссис Фостер перекидывались взглядами, и миссис Фостер с суровым видом возвращалась к аппликации. Мария вдруг поняла: ее родители никогда не кричали друг на друга, на нее или еще на кого-то. Вот интересно. Так она лежала — то читала, то думала, пока не пришло время чая.

Мартин появился, когда они еще сидели за круглым столом.

— Ты уже пил чай, Мартин? — спросила миссис Фостер.

Выяснилось, что да, но он был не прочь еще раз почаевничать. Он сел за стол и съел четыре сандвича и кусок пирога. Когда миссис Фостер стала настаивать — правда, не слишком сильно, — он взял второй кусок.

— Странно, что она не толстеет, — сказал он, кивком указывая на Марию. — Столько еды, и все для нее одной. Везет же некоторым.

— Еще пирога? — с сомнением спросила миссис Фостер.

— Нет, спасибо, — ответил Мартин после краткого, но, видимо, тщательного обдумывания. — Ну как, пойдем к той старушенции?

Мария не испытывала особого энтузиазма. Ей было как-то неуютно с миссис Шэнд. Хотя теперь, вспомнила она, меня поддержит Мартин. И ничего не нужно будет говорить, а просто смотреть и слушать. А на часы стоит еще раз посмотреть.

— Пойдем, — сказала она.

Объявление у входа в гостиницу вызвало в Мартине бешеное возмущение.

— Да кем они себя считают? «Детям и собакам вход воспрещен»… Так, сейчас им повезет.

Он громко затопал вверх по лестнице.

Они застали миссис Шэнд все за той же розовой вышивкой. Ошеломленный Мартин даже замолчал: вот это комната — столько часов, и все тикают. Он стоял, разглядывая все вокруг, и водил парусиновой туфлей вверх и вниз по своей грязной джинсине.

Миссис Шэнд встала с дивана, подошла к комоду в углу комнаты и вынула оттуда плоский поднос, накрытый салфеткой.

— Вот, садитесь и рассматривайте. И, пожалуйста, молодой человек, следите, куда вы ставите ноги.

Мария и Мартин устроились рядышком на диване с коричневыми и желтыми розами на потрепанной ситцевой обивке и стали рассматривать окаменелости, а миссис Шэнд с немым раздражением проследила струйку песка, отмечавшую маршрут Мартина по комнате, и затем вернулась к шитью.

Окаменелости, как они сразу поняли, стояли на порядок выше обычных. Там не было ни Gryphaea, ни Stomechinus, даже одиночных аммонитов, зато были белемниты, как огромные пули, и акульи зубы — такие гиганты, что, представив себе их владельцев юрского периода, Мария молча поклялась: в Ла-Манш — ни ногой, и восхитительное смятое растение, похожее на лилию, — гравюра на плоском камне.

— Вот это класс, — с любовью сказал Мартин.

— Можете взять их в руки, — разрешила миссис Шэнд.

Только зря она раздобрилась — они уже и так держали их в руках.

— Кто это нашел? — спросил Мартин.

Миссис Шэнд опустила очки на нос и посмотрела поверх них на Мартина.

— Мой дедушка. Он был другом сэра Чарльза Дарвина и собирал окаменелости для его исследований. На наших утесах. Сейчас я покажу вам фотографию.

— А где он их нашел?

Но миссис Шэнд уже вернулась к комоду и принялась рыться в ящике, забитом, как заметила Мария, бумагами и связками писем. Она вернулась, неся в руках большой и, видимо, старый (кожа его выцвела и вытерлась) фотоальбом.