— Это она вышила, Хэриет?

— Не все, — ответила миссис Шэнд. — Работу закончила Сьюзан, моя мать.

И только Мария открыла рот спросить почему, как ее перебил Мартин, который все еще жадно и сосредоточенно изучал окаменелости.

— Где он нашел эту рыбу?

Это была Dapedius colei, сверкающая в куске голубого лейаса, обыкновенная чешуйчатая рыба, как лещ, например, только из юрского периода.

— Да, такой нам никогда не найти, — сказал Мартин с черной завистью.

— Кажется, на Западном утесе, — ответила миссис Шэнд, — когда после обвала обнажились свежие пласты. Такое случается, время от времени.

Но, несмотря на всю притягательность окаменелостей, Мария не смогла отложить альбом. Она перевернула несколько страниц назад: каждая групповая фотография давала ей все большее представление о семье. К. Р. П. — наверное, тетя; мисс Д. (эта всегда втискивалась с краю) — гувернантка или няня и расставленные по росту Ж. С. П., Б. М. П. и Д. Т. П. — другие братья и сестры. Сьюзан и Хэриет были, наверное, средними детьми. Она вернулась к первому снимку и снова стала вглядываться в девочек: единственная хорошая фотография Хэриет. На всех остальных она с трудом узнавалась среди родственников, а с середины альбома исчезла совсем.

— А вы не хотите шоколадку, миссис Шэнд? — спросил Мартин с видом внезапного прилива заботы.

— Спасибо, не так сильно, как ты.

Его рука зависла над серебряной шкатулкой, и в наступившей паузе миссис Шэнд, не говоря ни слова, но, явно наслаждаясь моментом, смотрела на Мартина поверх очков. Потом сказала:

— Ну что же, молодой человек, извольте еще одну.

Рука Мартина зарылась в шоколадках, а миссис Шэнд вернулась к шитью.

Мария встала и подошла к вышивке. Трудная работа, подумала она. Стежки аккуратные, маленькие, ни единой ошибки. Сколько же она ее делала! Долго. А может, вышивальщица с удовольствием занялась бы чем-то другим. Я бы, например, не взялась за такую работу, подумала Мария, ни за что. Правда, дерево я бы тоже вышила, и подпись — Quercus ilex, и окаменелости. И маленькую черную собачонку. И качели (качели? какие качели?), и каменные садовые вазы. И дом. Конечно, это наш дом, только она его почему-то сделала коричневым, а так — очень похоже. Странно, подумала Мария, он стоял тогда и сейчас, а Хэриет уже нет. И, поглощенная мыслью о Хэриет, она снова оглянулась на вышивку.

Она смотрела на нее сбоку, и вышивка сделалась невидимой — стекло в рамке отразило окно на другой стороне комнаты и вид за окном, так что Мария видела только отраженный квадрат сада с лужайкой и деревьями, мягко качающимися на ветру. И вдруг, как портрет в раме, нет, скорее как фотография, но уже цветная, живое лицо, белокожее румяное лицо над белым фартуком с рюшами, светлые волосы перехвачены сзади лентой, глядело на нее с вышивки.

Хотя нет, не на меня она смотрит, а туда, в окно, подумала Мария. Ведь все, как в зеркале, — перевернуто. Она резко повернулась и посмотрела в окно, но там уже не было ничего, кроме лужайки, деревьев и неба.

Потом обернулась назад и снова взглянула на вышивку, но увидела только стежки на полотне. Опять поймала отражение — и там ничего особенного: окно и деревья.

— Какой беспокойный ребенок, — сказала миссис Шэнд. — И крутится, и крутится… У меня от тебя даже голова закружилась.