– Все меняется, – попробовала я настроить себя на философский лад и прибавила шагу.

Мой дед жил когда‑то в двух троллейбусных остановках отсюда, в огромном доме, в котором в прошлом веке помещался то ли бордель, то ли гостиница. Дед рано овдовел и, должно быть, от тоски запил. Свою трехкомнатную квартиру выменял сначала на двухкомнатную, а потом оказался в коммуналке в своем же доме, только в первом подъезде, в компании с таким же алкашом. Умер дед во сне, как говорится, не приходя в сознание во время очередного запоя. И не успел, как ни странно, продать свою берлогу, а завещал ее мне, за что в настоящий момент я была ему очень благодарна.

Дом выглядел заброшенным, не красили его лет семь как минимум, фасад в трещинах, дверь подъезда без стекол… Впрочем, дело обычное. В подъезде, несмотря на жару, было холодно, я поежилась и по широченным каменным ступеням стала подниматься на второй этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта, звонков здесь сроду не водилось. Я толкнула дверь и вошла в длинный, метров шесть, коридор, в детстве мы звали его «кишкой». Коридор выходил к просторной кухне, слева дверь – в комнату соседа, ближе к кухне – дедова, то есть теперь уже моя.

– Хозяева! – гаркнула я, подняв голову к высокому потолку.

Дверь справа открылась, и появился неизменный дедов собутыльник Максим Павлович, или просто Палыч. Во всяком случае, гражданам прилегающего района он был известен именно как Палыч. Маленький, круглый и румяный, за пять лет он совершенно не изменился, несмотря на хронический алкоголизм и глубокие душевные переживания, связанные с отсутствием средств на очередную опохмелку.

– Виталик! – разведя руки для горячих объятий, завопил он, узнав меня.

– Здорово. Палыч! – вновь гаркнула я, и мы обнялись.

Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:

– Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… А загорела как, точно с курорта.

– Я на юге отдыхала две недели.

– Хорошее дело, – одобрил он, переходя на шепот, – Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…

В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительно посмотрела на Палыча и кивнула мне.

– Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? – вместо приветствия заметила она.

– Вышла задержка.

– Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, черт старый! – заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моей спиной.

Я незаметно сунула ему денег и шепнула:

– Закусь купи…

Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина ее скверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мой пьяница‑дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка для обуви.

– Видно, под конец жизни дедуля здорово разошелся, – присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:

– Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего не стоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила‑то сущие копейки, честное слово. У меня где‑то записано, если хочешь, верну тебе половину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никаких сбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусе наездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно, денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…

– Мне ничего не надо, – отмахнулась я, искренне сожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночной стоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке… «Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу».