— Значит, наша свадьба неправая.

— Отчего же? Я Евдокия, или Богдана, мать её, если хочешь! Я на неё похожа, ты меня любишь, я тебя люблю, — наоборот, мягко ответила я и потянулась к Стояну, боясь, что он отстранится. Но он обнял меня, пригнул голову к плечу:

— Голубка моя, люблю без ума…

— И, между прочим, если бы я была девочкой, мне было бы больно, и я бы визгала, — тихонечко добавила я, пытаясь под шумок поправить ситуацию. Стоян коснулся губами моего виска:

— А ты и визгала, княгинюшка! Да баешь, от приятности!

Я засмеялась, обхватив ладонями его торс. Погладила, умиляясь выпуклости мышц. Они мои! И весь он мой! Мой князь, мой муж, мой любимый…

Уже поваленная и прижатая к кровати тяжёлым телом, задыхаясь от нахлынувшего возбуждения, я услышала:

— А кто окромя меня знает о твоей тайне?

— Горнишные мои и Федот…

— Никому боле ни слова, Янушка.

Ещё через полчаса мы расцепились, тяжело дыша, как после спринта на двести метров, и Стоян натянул на наши разгорячённые тела меховое покрывало. Очень удачно, потому что буквально через две минуты с весёлыми криками и свистом в сени ввалились чуть ли не все гости. Преувеличиваю, конечно, было там человек шесть молодцев из дружины, которые на свадьбу играли роль дружек для Стояна. Один из них подбоченился и заявил нагло, что желает видеть простынь и убедиться, что невеста была непорочна до свадьбы. Я аж замерла в своей норке из покрывала, а мой муж посмеялся со всеми и велел им убираться прочь, ибо мы ещё не закончили. Засим последовало несколько шутеек о том, что молодой князь никак не может поймать в силки трепетную лань, но, в конце концов, все вымелись из сеней, оставив нас наедине.

Я вздохнула:

— Ну вот, придётся всё-таки резать, чтобы добыть кровь. Дай нож, пожалуйста.

Стоян поднялся и взялся за свой кинжал. Выдернул простыню из-под меня, разложил и покосился как-то непонятно на меня. Протянув руку, я попросила:

— Только не очень сильно, а?

Он усмехнулся и полоснул лезвием кинжала по собственному предплечью. Кровь брызнула и растеклась по светлой простыне, а я ахнула и схватила рубашку, чтобы зажать рану:

— Придурошный! Надо было палец уколоть!

С трудом оторвав кусок подола, я быстро замотала руку мужа, заткнув свободный конец импровизированного бинта. Стоян мотнул головой:

— Заживёт и так.

А потом застыл столбом, глядя в угол. Оттуда раздалось угрожающее шипение, такое знакомое, что я тоже глянула. И не поверила своим глазам. Кусь сидел на мешке, растопырив крылья, встопорщив шерсть на загривке, и шипел, как целое гнездо змей. За несколько дней он настолько вырос, что я умилилась:

— Мусенька! Какой ты стал большой!

Стоян покрепче ухватил кинжал и тихо сказал мне:

— Отодвинься подальше, как только нападёт — я убью дрекавку.

— С ума сошёл! — возмутилась я, вставая, накинула на плечи покрывало и, несмотря на попытки мужа удержать меня, двинулась к Кусю. Стоян отчаянно заслонил меня собственными плечами, а мой зверёк расправил крылья, взмахнул ими и ринулся на него. От ужаса я не нашла ничего умнее, как броситься наперерез и чуть не напороться на кинжал. Зато Куся поймала, прижала к груди, несмотря на отчаянный писк и визг, который уже начал напоминать вопль его родителей. Стоян воскликнул:

— Брось! Я расправлюсь с ней!

— Так! Тихо оба! — рявкнула я.

Кусь нырнул мне под мышку, уловив ярость «мамочки», а муж изумлённо смотрел на сие действо, потом спросил, заикаясь:

— Это… как это… это же дрекавка…

— Это МОЯ дрекавка! Я её нашла и высидела! То есть… Ну, он вылупился у меня на груди!

— Женска особь, — буркнул Стоян, всё ещё недоверчиво поглядывая на виднеющийся из-под мышки клюв Куся.