— А ты, Янушка, когда уж нам маленького принесёшь? — понизив голос, Прошка засеменила рядом, заглядывая в глаза. — Вона как добро сложилося: я ить смогу кормилицей твоей быть!

— Когда получится. Да и кормить, если что, я буду сама.

— Как это? — аж опешила девчонка.

— Так это! — передразнила её. — Тебе всего пятнадцать! Куда тебе кормить двоих? Вообще уже с ума сошла! Да и вообще… Ребёнка должна мать кормить, что за мракобесие такое!

— Ох, поново ты некакие твои порядки заводить собралася… Как же тяжко с тобою, Янушка, помыслить не можешь!

Я только засмеялась. Обожаю девчонок! Они такие… Взрослые! В моём мире такие шмакодявки только и думают, что о косметике, нарядах, мальчике из параллельного класса. А здесь в двенадцать уже обручаются, в пятнадцать женятся, работают наравне с родителями… Фенечка вон — на что дитя дитём, а и то с Петей начала миловаться. Оба они прислуживали княжеской чете. Петька, или как Стоян звал его, Петяха, сын сотника, давно жил в хоромах в качестве тивуна, то бишь что-то вроде личного камердинера. С Фенечкой они были похожи: оба серьёзные не по годам, оба молчаливые, оба преданные до мозга костей. Я едва отговорила мужа, который хотел их поженить. Ограничились обручением, да и пришлось условиться с Петькиным отцом — если дети передумают и откажутся от свадьбы, претензий ни у кого не будет. Однако пока мелкота проводила много времени вместе за решением простейших хозяйственных вопросов, и им это нравилось. Петька понимал Фенечку без слов, а она так смотрела на своего жениха, что умиляла меня каждый день.

Монастырскую больницу я навещала раз в три дня. Белый крест стал для меня своего рода талисманом. Вот и сейчас, проходя мимо в приветливо распахнутые ворота монастыря, я коснулась пальцами щербатого камня. Перемены, меня ждут перемены. Крест отчего считал нужным сообщить мне какие-то эмоции каждый раз, когда я трогала его поверхность. Во зло или во благо — как знать…

С Прошкой мы проведали больных, причём я строго-настрого запретила ей трогать тех, которые кашляли или сморкались. Нечего тут милосердствовать, надо о ребёнке думать. А после двух часов проведённых в моральной поддержке, кормлении слабых и немощных, перевязках, я нашла седого неприветливого брата Никифора и спросила:

— Как себя чувствует Митрофан?

— Боле кажный день, — коротко ответил монах и жестом пригласил меня следовать за ним.

В ВИП-отделении, которое я самолично устроила для «ихтиандра», было тесно, но чисто и тепло. Митрофан уже сидел, читая редкую в этих местах церковную книгу, которую я принесла ему из библиотеки Стояновой матери. Увидев меня, попытался подняться, но не устоял на ногах и сел на кровать. Я покачала головой с улыбкой:

— Здравствуй, Митрофан.

— И тебе не хворать, княгиня Евдокия. Уж прости, ещё слаб.

— А ты бы лёг. Как здоровье?

— Твоими молитвами пока жив, — чуть сварливо отозвался мужчина. — Брат Никифор меня кажный день в ванну сажает, я уж такой чистый, что мочи нет!

— Ты же знаешь, что твоя болезнь неизлечима, но можно продлить жизнь и улучшить её качество, — наставительным тоном ответила я, присаживаясь на край кровати. — Скажи мне, Митрофан, ты много повидал на своём веку, а видал ли людей, которые были странными? Ну вот будто не из этого мира?

Данная мысль пришла в голову спонтанно. Вчера только перебирала вещи крокодила Гены и думала, где он может быть и как с ним встретиться. Потом боялась этой встречи. Потом жаждала её. В конце решила не заморачиваться, а надеяться на лучшее. А сейчас свела факты и вспомнила, что Митрофан говорил мне о купце, который владел каплей. Каплю Кусь явно нашла в мешочке Гены.