Изменить размер шрифта - +

– Послеполетная эйфория?

– Да, похоже.

– Что ж, поговорим с ним, когда ему станет лучше. Я думаю, этот молодой человек, Смит, тоже нуждается в помощи.

– Да, по-видимому, – неуверенно сказал Ван-Тромп.

 

* * *

 

Этот молодой человек, Смит, был еле жив. Его тело, нестерпимо сжатое и ослабленное странной формой пространства в этом немыслимом месте, наконец-то смогло отдохнуть в мягком гнезде, куда его поместили те, другие. Он перестал сопротивляться и перевел работу легких и сердца на третий уровень.

И понял, что почти полностью израсходовался. Легкие работали тяжело, словно дома, сердце с натугой гнало кровь по сосудам… и еще эта ядовитая, удушающе жаркая атмосфера. Надо было принимать защитные меры.

Когда его пульс упал до двадцати ударов в минуту, а дыхание сделалось почти неуловимым, он тщательно исследовал себя: надо было убедиться, что не начался процесс рассоединения, пока его внимание было отвлечено. Когда он был полностью удовлетворен, то переключил часть второго уровня на охрану и ушел в себя. Надо было восстановить происшедшие события во всем многообразии, чтобы сделать их понятными для себя, взлелеять их, определить и отложить в памяти… иначе они поглотят его.

Откуда начать? С того, как он покинул дом, поддерживаемый теми, другими, которые оказались птенцами одного с ним гнезда? Или с того, как он очутился в этом смятом пространстве? С того, что на него вдруг нахлынула лавина огней и звуков, воспринятая им как сводящая с ума боль. Нет, он не был готов к анализу этого воспоминания – назад! назад! – и даже не к первой встрече с теми, чужими, которые оказались теперь своими. И даже не к тому времени, когда начала подживать рана от первого грокинга, что он не такой, как остальные птенцы его гнезда… к самому началу, к самому гнезду.

В его мыслях не было земных понятий. Английский, которому он только что выучился, был беден, даже примитивнее того, на котором торгуются на базаре индус и турок. Смит пользовался английским так же, как пользуются шифровальными таблицами – работа и долгая, и нудная. Теперь же его мысли-абстракции полумиллионолетней, совершенно чуждой человечеству культуры были настолько далеки от человеческих понятий, что перевести их было совершенно невозможно.

В смежной комнате играли в криббидж доктор Таддеус и Том Мэчем, приставленный к Смиту вместо медсестры. Таддеус все время косил одним глазом на свои датчики и счетчики. Когда мигающий огонек изменил частоту с девяноста двух пульсаций в минуту до двадцати и стал мигать все реже и реже, он рванулся в палату Смита. Мэчем задышал ему в затылок.

Пациент лежал в мягкой оболочке гидравлической кровати и, похоже, был мертв. Таддеус рявкнул:

– Доктора Нельсона!

– Слушсэр! – отозвался Мэчем. И добавил: – Как насчет «трясуна»?

– Доктора Нельсона!!!

Мэчем бросился вон. Врач осмотрел пациента, не прикасаясь к нему. В палату, неуклюже, как и все, кто долго пробыл в космосе и еще не успел привыкнуть к земной тяжести, вошел пожилой доктор.

– Что у вас, доктор?

– Дыхание, температура и пульс пациента пропали около двух минут назад, сэр.

– Что вы предприняли?

– Ничего, сэр. Ваши указания…

– Хорошо, – Нельсон осмотрел Смита, взглянул на аппаратуру позади кровати: такую же, как и в смежной комнате. – Дайте мне знать, если что-нибудь изменится.

Он повернулся, собираясь уйти.

Таддеус оторопело уставился на него.

– Но, доктор…

– А каков ваш диагноз, доктор? – осведомился Нельсон.

– Ммм… мне не хотелось бы говорить о вашем пациенте, доктор.

– Я спросил вас о диагнозе.

Быстрый переход