— На праздники? — переспросил Федор Христофорович растерянно. Он никак не мог сообразить, о каких праздниках идет речь. — Хорошо… Если вы считаете нужным… И Глеб тоже так думает?

— Да, — сказала Тамара и энергично кивнула головой, чтобы уж никаких сомнений не оставалось. — У нас еще одна к вам просьба. Мальчик болен, ему бы пожить хоть недолго в хороших условиях… У нас, сами знаете, одна комната на всех…

— Конечно, — засуетился Федор Христофорович, как будто был в чем-то виноват перед Тамарой. — Ребенку нужны условия…

Он достал из заднего кармана брюк ключ на засаленной тесемочке и протянул невестке.

— А от почтового ящика у соседа. Я соседу отдал. Пусть Глеб возьмет, он знает, — старик старался не смотреть ей в глаза. Губы у него подрагивали, а кисти рук сжимались и разжимались сами собой, словно он долго писал, и теперь разминал пальцы.

На следующий день Тамара, Глеб и Жека уехали.

Перед самым отъездом Глеб положил руку отцу на плечо и сказал тихо, чтобы только он мог слышать:

— Ты, бать, тут не больно надрывайся, береги себя. Если надоест тебе дачное житье, не насилуй себя, дай телеграмму и жди. Я приеду за тобой, как только ее получу.

— Не беспокойся, не пропаду, — сказал Федор Христофорович нарочито бодро и подмигнул сыну, как тогда, когда они, собираясь на рыбалку, прихватывали с собой шахматы. — Я же деревенский, хотя и разнежился в городе.

Молодые уехали, и в доме Федора Христофоровича воцарилась густая, почти осязаемая тишина, которую, казалось, даже не нарушали звуки, доносившиеся извне: петушиные крики, мычание прогоняемых улицей коров, стрекотание одинокого мотоцикла.

И в доме напротив было тихо, но по-другому. Это было молчание настороженного капкана. Стоит такой капкан в самом проходе и всем мешает, но никто его не убирает, потому что всяк думает, будто это он поставил капкан, а не на него. И все это тянется до тех пор, пока кто-нибудь не зазевается.

Первым, как полагается, попался тот, кто меньше всего этого ожидал, то есть Генка.

Он после объяснения со Светланой окончательно потерял интерес к внутренним чупровским делам. Но прежде чем жениться, нужно было, по крайней мере, поставить в известность мать и брата. Генка долго ломал голову над тем, как это лучше сделать, и в конце концов обратился за помощью к своей невесте. Светка страсть как не хотела являться перед будущей родней в качестве претендентки на роль снохи, но она понимала, что в одиночку Генка может наломать дров, и решилась все-таки идти к Чупровым вместе с ним.

И вот однажды вечером, дело было под выходной, Генка, предварительно хватив для храбрости стакан водки, взял невесту под руку и повел ее, завитую и разодетую в кримплены, через все село в свой дом. И это уже само по себе стало событием, потому что теперь уже ни у кого не оставалось сомнений в том, что они не просто парень и девушка, и даже не парень с девушкой, а именно жених и невеста. Так они топорщились. Ни дать ни взять — два накрахмаленных воротничка.

У Чупровых все оказались на месте, кроме Васятки, который в последнее время все больше отсиживался в сарае, где у него был наблюдательный пункт для слежки за домом Варваричевых.

Степанида чистила картошку, примостившись на чурбаке возле плиты. Николай сидел за столом, по своему обыкновению в носках, и ковырял отверткой в будильнике, а Клавдия что-то шила. И все молчали. Теперь в этом доме часто молчали.

Генка подтолкнул легонько Светку вперед и сказал:

— А я вам гостью привел…

Сказал он это весело, вернее, хотел, чтобы получилось весело, а вышло просто громко.