– Олег, остановись‑ка у почты, – попросил я. – Генерал, коли вы сейчас богаче всех нас, вместе взятых, я займу у вас пару тысяч рублей? В Москве мы все вернем... Вы хотите спросить, зачем нам деньги? Думаю, вы, как и все остальные, не прочь перекусить...

Тут всех разом как прорвало, заговорили про еду.

– Точно! – встрепенулся Артист. – Мы ж уже сутки как не ели!

– Эх, сейчас бы той ухи, что мы вчера наварили, да по паре мисок... – мечтательно произнес Боцман.

– А мне в данный момент все равно, что жрать, – философски заявил Муха, – лишь бы пожирней да побольше.

Даже Док, самый из нас терпеливый, сейчас не выдержал:

– Да, самая пора перекусить...

– Семен, сходите с Димкой, закупите провизию. – Я протянул Артисту позаимствованные у генерала деньги. – А я на почту, звонить в Москву.

Я вылез из автобуса и побежал к неказистой стекляшке, на которой висели выцветшие синие буквы, складывающиеся в криво стоящее слово «Почта». Но, к моему сожалению, она работала только до пяти часов, а сейчас было уже около семи. Хорошо еще, что местный центральный гастроном закрывался в восемь вечера и ребятам удалось набрать два пластиковых пакета с продуктами.

Мы наоткрывали банок с консервами, наломали хлеба и под квас местного производства принялись наскоро утолять голод.

– Эх, сейчас бы жареной картошечки!.. – мечтательно произнес Муха.

– А бы я от жениных пирожков с капустой не отказался, – отозвался Боцман. – Знаете, Светка моя такие пироги умеет делать – сами в рот лезут!

Я, глотая слюнки, сразу же вспомнил наше любимое семейное блюдо – солянку. Оля моя готовила ее исключительно в русской печи, которая была у нас в теплой половине дома. Но рассказывать об этом я не стал: вот приедут ребята ко мне в Затопино, тогда и попробуют. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать...

А ребята тем временем от темы еды плавно перешли на анекдоты. Тут уж равных не было Артисту: он знает столько всяких баек и историй, что может рассказывать их сутками. Я посмеялся минут десять вместе со всеми (только Иконников ни разу не улыбнулся) над хохмами Артиста, а потом сказал:

– Ну все, хорош! По машинам!

Через полчаса мы уже снова резво катили (не соврал дядя Сережа, мотор у РАФа был отлажен что надо) по трассе Р‑158. При такой скорости я рассчитывал добраться до Пензы где‑то за час. А уж там‑то, в областном центре, наверняка был круглосуточный междугородный переговорный пункт – мне не терпелось пообщаться с Голубковым: интересно, какой может быть его реакция на произошедшее с нами?

Муха, насвистывая себе под нос какой‑то популярный мотивчик, весело крутил баранку микроавтобуса. Остальные расслабились. Док закрыл глаза и, кажется, спал. Артист возился со своей трофейной «береттой», Боцман вполглаза сторожил генерала.

Наш пленник бодрствовал: видно, текущие события его как следует вышибли из колеи – наверняка он за свою жизнь ни разу не оказывался в таких ситуациях. На его заплывшем жиром лице, сменяя одна другую, проявлялась целая гамма бушевавших в нем эмоций: гнев, страх, усталость, надменность, обреченность... Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сразу как будто надел на себя маску несправедливо обиженного человека.

– Вы сильно ошибаетесь в ваших выводах, – сказал он, – как вас там, Сергей, кажется? Я так понимаю, что вы тут главный, так вот, я обращаюсь к вам как к человеку, которого эти, – он кивнул на ребят, – послушают... Я не знаю, почему ваш приятель, – генерал показал глазами на Боцмана, – так на меня взъелся, я ничего плохого ему не сделал, как, впрочем, и всем остальным.