— Мне кое-что о вас известно. Но вот что удивительно. Как вам удается сочетать стремление к прежнему образу жизни и желание сделать все, чтобы этого не произошло? По крайней мере здесь.

— Я понимаю, что Южноморск для вашей компании — всего лишь точка на карте огромной страны. Не вышло здесь, так это всего одна из мелких неприятностей в таком масштабе. Я хочу жить в едином государстве, как большинство людей. Но не в таком, каким его видите вы. Мне бы хотелось жить в такой стране, где права государства оканчивались бы там, где начинаются права человека. Ни в вашей обновленной стране, ни тем более в новоявленных государствах этого мне пока не грозит. Но из двух зол я предпочитаю выбрать более дефицитное.

— Вот что я вам скажу, раз и навсегда, — в голосе Городецкого прорезались полковничьи нотки. — Может, мы и ошибались, но делали все искренне, стремясь работать на благо страны…

— Да перестаньте, ради Бога. Разве только на благо одной страны? А ваши эксперименты в Сомали, афганская авантюра, мотыги Кампучии? Не стоит долго распространяться на тему, каких монстров вы наплодили…

— В том числе и вас? А как же иначе, скромный спортсмен, любитель поэзии, по нашему желанию превращается в главу мафиозного клана?

— Нет, это было моим собственным желанием. Чтобы, так сказать, по образцу и подобию родного государства…

— Прекратите, не то я расчувствуюсь. А ведь поэзия могла вас научить и такому понятию, как чувство патриотизма.

— Да и особенно оно остро проявилось, когда вы организовали перекачку средств из Америки благодаря активному участию в делах русской мафии. Жаль только, что Баранаускас приказал убрать Серова. Видимо, Игнатенко посчитал, что он себя неправильно ведет. А Джафаров ночами не снится? Вместе со вторым стрелочником Гарибовым? Наверное, исключительно благодаря чувству патриотизма были продиктованы ваши замечательные действия с выбросом сырья на мировой рынок по демпинговым ценам. Что касается контрабанды искусства, то мне еще у вас учиться и учиться, как завещал… В общем, я продаю то, что купил. А вы — то, что награбили. И это — две большие разницы.

— Я бы мог с вами не согласиться. Но ведь даже если принять во внимание ваши слова, в конечном итоге наши действия служат идеалам добра и справедливости.

Я выдержал паузу и с большим удовольствием процитировал:

Городецкий покачал головой и промолчал.

— Виталий Всеволодович, пока у вас снова не проявилось желание выстрелить в меня, давайте попробуем от общих рассуждений перейти непосредственно к делу. Согласны?

— Согласен. Только условия буду выдвигать я.

— Вполне допустимо, учитывая, что пистолет в ваших руках. Зато все остальное — в моих. Я ничего не говорю, а только высказываю личные соображения. У вас сейчас один выход — срочно выскочить в загранкомандировку, подобно нескольким подчиненным. Допустим, вы проводите серьезную операцию — чем не причина? Документы ваши, к сожалению, засвечены, даже те, о которых, как вы думаете, никто не догадывается. Но сделать новые для меня не проблема. Счета ваши неприкосновенны, кроме того, если вы будете представлять мои интересы в…

— Значит так, — властно заметил Городецкий, — это не я, а вы станете нашим агентом. Думаете, у нас слишком серьезные неприятности, чтобы диктовать свои условия? Ваши действия — не более чем частность, как бы это сказать, неприятного характера. Самомнение у вас чрезвычайное.