Хитрованы особо ничего нового не выяснили, просто еще раз убедились, что с Онуфрием последний раз видали статного и сильного мужчину с рыжеватою бородою. Того же мужчину в тот день видали в Коняхино и на мостках, отвязывал челнок. Любопытным ребятишкам – а иных свидетелей там не нашлось – мужчина представился купцом, да еще спросил, не продает ли кто воск. Воск в Коняхино? Ну, был когда-то один… с бортями… но давно уже. С тех пор бортничали так себе, для себя только.

– Мужик осанистый, видный. Говорит, как приказывает, – припомнил Мекша. – Еще шрамик ребятня заприметила, на левой руке. Маленький такой, у большого пальца.

Миша хмуро кивнул: честно говоря, чего-то такого и ждал. Жаль, конечно, что с главным злодеем так вот нехорошо вышло. Убили впопыхах, эх… Верно, кто-то из воев подумал, что господину сотнику с этаким чертом не сладить, вот и… Все из лучших побуждений, да. Однако приказ прямо нарушил. Поэтому – найти и наказать. И – строго! В плети… или вообще из Младшей стражи отчислить.

После хитрованов вошел Зевота Хромец. Бочком этак в дверь протиснулся, проковылял, поклонился в пояс.

– Ты садись, садись, Зевота, – сотник устало махнул рукой. – В ногах правды нет – не нами сказано.

Хромой сконфузился:

– Да я и постою, господине, ништо…

А все правильно. Хромец – обельный холоп, а Михайла – боярич. Понимать надо.

– Ну, хочешь – стой, – не стал настаивать Миша. – Говори, чего узнал-то? Чего новое есть?

– Есть, господине… – Зевота помял в руках шапку. – Так мыслю, половчонок-то в Михайлов городок не залазил. И не убивал никого.

– Не убивал? – удивленно переспросил сотник. Даже кружку с квасом едва не выронил… Еще бы! Вот это номер! – А кто же тогда убил? Кто на двор проник так ловко?

Эти вопросы Миша не столько Хромцу задавал, сколько себе любимому. Версия-то рушилась! Хотя… может, это еще бабушка надвое сказала…

– Ты все же сядь, человече… Сядь, я сказал!

Сотник повысил голос, и холоп послушно присел на самый краешек креслица.

– Поясни! – исподлобья зыркнул Михайла.

– Я, господине, всех опросил, видит Боже, – привстав, Хромец перекрестился на висевшие в красном углу иконы. – Там козы паслись… значит, и пастушки были – присматривал же за ним кто-то…

– Да я помню, ты говорил уже, – нетерпеливо перебил сотник. – Еще говорил – девку там какую-то ребята видали… Личность установил?

– Хм… – Зевота чуть запнулся, но продолжал вполне уверенно: – Девку видали, да. И не один раз, господине! Незадолго до того, как половчонка убитым нашли, их вместях и видели! Сидели на бережку, миловались…

– Миловались?

– Ну да, так. Целовалися, обнимались… Потом куда-то пошли. Куда – пастушата не видели. Козы ветки все обглодали, пришлось на другое место гнать. Дева – не слишком молода, но и не старая – таких замуж брать. Босая, в рубахе посконной, длинной, в сермяжице. Ну, как все… Светлая коса, но сама из себя смуглявая. Лицо узкое, щеки впалые, нос тонкий, очи светлые, серые. Пастушата сказали – красивая. И целовалась со страстью… Этот, половчонок, аж покраснел.

– Та-ак…

– И такую же – по приметам – деву видали утром раненько, в тот день, когда убили пленника. Отроци малые коней у реки пасли… Бежала мокрая, с котомкой, в орешнике скрылась… Потом на тропу вышла, по бережку пошла – уже в сермяжице, в сухой.