Рынок пересекали улицы, чьи стены составляли невероятные массы азалий в горшках — облака розового, белого, красного, пурпурного цвета чередовались с кремовыми, алыми и желтыми клубами. На целые акры, казалось, простираются ящики с анютиными глазками, улыбающимися солнцу, с голубыми ирисами, красными розами и огромными свечками гладиолусов — в теплицах их заставляли цвести и сейчас.

Тут было множество и таких цветов, которых миссис Харрис не знала: маленькие розовые цветочки, словно сделанные из резины; цветы с жёлтой серёдкой и бархатно-синими лепестками; тут же красовались все мыслимые виды ромашек и маргариток, лохматые пионы и, разумеется, нескончаемые ряды любимых миссис Харрис гераней в горшочках.

Не только зрение её наслаждалось буйством красок и форм — дувший с Сены ветерок подхватывал пьянящие запахи и уносил истинного любителя цветов в его личный рай; а миссис Харрис как раз была таким любителем. Ведь вся красота мира до того, как она увидела платье от Диора, для неё была представлена цветами. Она вдыхала запах лилий и тубероз, ароматы струились со всех сторон, и миссис Харрис шла по рынку, как по чудесному сновидению, среди красок и запахов. Но тут она заметила в этом сне знакомую фигуру — и то был никто иной как пожилой джентльмен, что сидел возле миссис Харрис на демонстрации коллекции Диора. А звали его обычно просто — маркиз де Шассань, и был он представителем очень старинной аристократической фамилии. На нем был легкий светло-коричневый плащ, коричневая шляпа из фетра и замшевые нежно-коричневые перчатки. Сейчас в его лице совершенно не было свирепости, и даже кустистые брови мирно пушились; он шёл сквозь море свежих цветов, усыпанных водяным бисером, и с наслаждением вдыхал их запах. Его путь пересекся с путем нашей уборщицы, и он, широко улыбнувшись, приподнял шляпу — точно таким жестом, каким приветствовал бы саму королеву.

— А, — промолвил он, — моя соседка, которая приехала из Лондона и любит цветы. И вы нашли дорогу сюда.

— Здесь прямо как в раю, — ответила миссис Харрис. — Я бы не поверила, если бы не видела это своими глазами.

Она взглянула на огромный сосуд с упругими белыми лилиями и другой, с ещё не распустившимися гладиолусами — только лёгкие мазки розовато-лилового, алого, лимонно-жёлтого или розового на зеленых бутонах намекали на будущеё великолепие цветов. На стеблях, листьях и бутонах сверкали капли воды.

— Ох, господи боже, — вздохнула миссис Харрис, — надеюсь, миссис Баттерфилд не забывает поливать мою герань…

— О, мадам, так вы разводите герань? — вежливо поинтересовался маркиз.

— Два ящика на окне и ещё с дюжину горшочков, где только найдется для них место. Можно сказать, мое хобби.

— Эпатан!..(*) — пробормотал маркиз себе под нос и спросил:

— Да, а платье — платье, за которым вы приехали; вы подобрали себе что-нибудь?

Миссис Харрис ухмыльнулась, как хитрый бесёнок.

— Ещё бы! Я выбрала «Искушение» — помните? Черный бархат, по нему большие чёрные бусы, а наверху такое мягкое, розовое, вроде пены из кружев.

Маркиз на мгновение задумался и затем кивнул.

— Ах да, помню. В нем ещё вышла та великолепная девушка…

— Наташа, — завершила миссис Харрис. — Мы с ней теперь друзья. А платье мне сейчас шьют, оно будет готово через три дня.

— И, разумеется, вы, обладая действительно хорошим вкусом, знакомитесь с истинными достопримечательностями нашего города.

— А вы… — начала миссис Харрис — и замолчала, потому что интуитивно угадала ответ на вопрос, который хотела было задать

Маркиз, однако, не выказал никакого раздражения и лишь заметил печально:

— Да, вы угадали.