Пока Хобли помогал ему надеть костюм для верховой езды, он заметил:

— Вы неплохо лечили нашу цыганку, Хобли.

Подняв брови, маркиз спросил:

— А остальная прислуга забыла о своих страхах относительно того, что она может с ними сделать?

— Разумеется, милорд, — ответил камердинер. — Как только девушка пришла в себя, так сразу всех покорила. Даже миссис Мидхэм хорошо отозвалась о юной леди!

Маркиза позабавило то, что из «одной из этих цыган» Савийя превратилась в «юную леди». Но в тоже время он понимал, что это надо рассматривать как комплимент.

Прислуга любого аристократического дома всегда отличалась крайним снобизмом, и их понятия о правилах поведения и о том, что пристойно, а что — нет, крайне жесткими. Достаточно было малейшего ущемления их привилегий или признаваемого ими порядка старшинства — и начиналось чуть ли не вооруженное восстание.

Маркиз решил, что тот факт, что его слуги перестали бояться Савийю и даже приняли ее, следовало считать очень необычной и совершенно непредсказуемой переменой в их отношении к цыганам.

Однако он не стал делиться этими соображениями с Хобли, а только сказал:

— Преподобный очень похвально отозвался о ее сообразительности.

— Преподобный прекрасно разбирается в людях, милорд, — решительно заявил Хобли.

Скача через парк, а потом через лес к дому Юдит, маркиз поймал себя на том, что снова думает о Савийе.

В той части Хартфордшира, где располагались их имения, было много лесов, и, проезжая через них, маркиз понял, что тут можно было скрыться не одному, а множеству цыганских таборов — да так, что найти их было бы просто невозможно.

Тем не менее маркиз довольно хорошо представлял себе, где именно могли остановиться сородичи Савийи, и решил, что, когда у него появится свободное время, он, пожалуй, нанесет им неожиданный визит и посмотрит, каковы они и как живут.

В то же время, если верить Савийе, такой визит означал бы, что ее перестанут отпускать к нему в поместье. А сейчас маркизу нисколько не хотелось бы такого поворота событий.

Правда, он не был уверен, что девушка говорила правду.

Он всегда считал цыган свободными и беззаботными и полагал, что их женщины дарят свое расположение всем, кто им приглянется.

Тут он с улыбкой подумал, что если бы это и было так, то их поведение мало чем отличалось бы от самых знатных аристократок, так как нравы в высшем свете были весьма свободными.

Беспутное общество, центром которого с самого начала столетия стал Карлтон-хауз, задавало прискорбно аморальный тон поведения, а Лондон, как прекрасно знал маркиз, был настоящим рассадником греха.

Надо было быть слепым, чтобы не видеть все растущего количества ярко раскрашенных распутниц, наводнявших по ночам улицы города. А ведь некоторые из этих девиц были еще совсем юными — настоящими детьми! Существовали и воровские притоны, в которых мальчишек учили ремеслу домушников, карманников и всем другим видам преступлений, которые только есть на свете.

По мнению маркиза, в Лондоне развелось слишком много зла, которое следовало бы разоблачать и искоренять, — и он всерьез подумывал о том, не следует ли при удобном случае заговорить об этом в палате лордов.

Но тут же с ироничной улыбкой напоминал себе, что не ему выступать против аморальности и превращаться в защитника благопристойности.

Перед его мысленным взором мелькали лица множества привлекательных женщин, которые смотрели на него с огнем во взоре, протягивали к нему свои белоснежные руки, подставляли ему губы с легкостью, без слов говорившей о том, что он — далеко не первый их возлюбленный и, конечно же, не последний.

И в то же время он готов был бы держать пари на сколь угодно крупную сумму в том, что девушка-цыганка, которую сбил его фаэтон, была созданием чистым и нетронутым.