«Saligia», иначе: superbia (годыня) — avaritia (алчность) — luxuria (похоть) — ira (гнев) — gula (чревоугодие) — invidia (зависть) — acedia (печаль). Во истину, годыня — первый из них, ибо он побуждает все остальные. Гордыней движим был первый, усомнившийся в величии Господа, и она же руководила последним из недостойнейших созданий его… И разве сам он был иным, желая обладать чем-то, недоступным до селе никому другому, лишь от него исходящим. И во истину в том человек подобен Сатане, но разве не подобен он в том самому Богу, ибо все создания Его, человек же — его подобие… Что же тогда Господь, если и Сатана — от Него…

Он был исследователем, препаратором, — и что значит еще одна особь? Отец Жозеф равнодушно миновал Уриэля меж двумя охранниками, подготавливая столь долгожданную службу (естественно, она должна была начаться много раньше полуночи, ведь обряд тоже занимает порядочное время).

От свечей было жарко, от ладана — душно. Риза священника сияла белым, только по краю шли черные шишки. Отец Жозеф наполнял потиры вином, и выставил дискос с гостией, пока в часовню, косясь на вычерченный знак, обозначенный именами демонов и символами планет, входили избранные: несколько доверенных вассалов, гайдуки, ближние женщины графини. Черные балахоны — помилуйте! Какая безвкусица!

Достаточно просто плащей.

Последней появилась сама Элеонора об руку с Рубином.

— Я буду спускаться до алтарей в Аду… — раздался ее возбужденный голос, отмечающий начало службы.

— хором затянула паства.

Латынь гулко раздавалась под сводами:

— Veni, omnipotens…

— Словам Князя Тьмы, я воздаю хвалу! Мой Князь, несущий просвещение Я приветствую тебя, кто заставляет нас бороться и искать запретное, — на следующих словах в голосе графини уже пропало всякое волнение, и он стал торжествующим.

Сама она все больше впадала в состояние экзальтации, — Блаженны сильные, ибо они унаследуют землю. Блаженны гордые, ибо они поразят богов! Позволим скромным и кротким умереть в их горе!

Элеонора сбросила свой плащ, и в отличие от остальных присутствующих на ней ничего не оказалось. Отец Жозеф потянулся за дискосом с гостией.

— Suscipe, Satanas, munus quad tibi offerimus…

— Muem suproc…

«Veni…» звучит слажено, явно не впервые исполняясь, графиня вообще уже не контролирует себя.

— С гордостью в моем сердце я воздаю хвалу тем, кто вбили гвозди и вонзили копье в тело Иисуса, Самозванца. Пусть его последователи гниют в своей скверне! — еще немного и с губ пойдет пена.

Ритуал неуклонно следует к завершению, и семикратное «Diabolus», означает переход к следующей, самой торжественной части. Двое стражей вводят Уриэля: тот не сопротивлялся, покорно позволяя разложить себя на алтаре. Его и привязывать не было необходимости: юноша был едва в сознании. Он выпил положенное вино из поднесенного священником потира, и откинул голову, опуская ресницы.

Еще не все, осталось последнее надругательство… И священник уже принял от Элеоноры жертвенный нож: когда стихнет «Nythra kthunae…» он войдет в его тело.

На избавление от смерти, Уриэль уже давно не надеялся, но губы сами собой шевелились в последней бесполезной мольбе. Не к людям.

О какой милости он просил Бога, он и сам не мог выразить, ощущая только ужас, больше смертного, и безнадежное отчаяние.

Сверху обрушилась тишина — на плиты брызнуло алым…

20

Замок, не просто башня или несколько башен, обнесенные стеной. Это сложная организация, ибо в условиях хозяйственной автономии он должен отвечать всем повседневным потребностям живущих в нем людей, духовным и материальным.