|
Хараи медленно провел мечом в воздухе, зачарованно наблюдая, как в пасти Солнцеликого исчезает мир. Даже ветер стих, точно устрашился немыслимой мощи. Отряд пеших островитян внизу в долине пропал с глаз, и там, где они стояли, разверзлась пропасть… Пепелища домов поселка пропадали одно за другим… Меж расходящихся скал проглядывала немая бездна, точно Бездна легенд; томительный, сладковатый как гниль ужас перехватывал горло… — Рэндо! Хараи вздрогнул и опустил глаза. Покоренный странной властью Солнцеликого, он слышал лишь его неживую жажду, и забыл обо всем, даже о том, ради кого пробудил меч. Маи стоял на коленях у его ног. — Хватит, — прошептал он, глядя на Рэндо снизу вверх. — Хватит!.. Рэндо смотрел на него задумчиво и удивленно, будто не узнавал. Маи с трудом встал. Расширенные золотые глаза его лихорадочно блестели, дыхание было хриплым и учащенным. Он крепко обнял Рэндо и, приподнявшись на цыпочки, прижался щекой к его щеке. — Хватит, — повторял он, едва не касаясь губами его уха. — Не надо больше. Пусть Солнцеликий уснет. Убери его, Рэндо. Убери. Убери… Когда обе ладони Хараи, пустые, легли ему на спину, Маи обессиленно выдохнул и уткнулся лицом в его плечо. * * * Полковник Ундори бледнеет и отступает. — Солнцеликий, — шепчет он, но вот уже говорит громче, уверенней, думая, что нашел уязвимое место: — Ты намерен обнажить Солнцеликий, Рэндо? Против кого — и ради кого?! — Не только обнажить, но и пробудить, — меланхолично говорит губернатор. — Я вышвырну тебя из этого мира. Он станет чище. Заклятия на клинке горят все ярче. Меч по-прежнему выглядит как обычная полоса стали, но силы, окружающие Высокого Харая, становятся подобны горячим вихрям, ураганам, плотным как камень. На глазах умаляясь, уходя в ничтожество, дрожа, Желтоглазый делает шаг назад. Еще один. И еще. Злой бог может использовать против доброго все оружие коварства и подлости, но добрый бог все равно оказывается сильней. С высоты огромного своего роста Харай смотрит на бывшего друга, и на лице его не страдание, а безразличие и усталость. Крепость любви, много лет господствовавшая над его благородной душой, пала. — Нет, — говорит Маи. — Рэндо… — Что? — Я понял. Остановись, дай сказать. Ундори быстро овладел собой. Помимо всего прочего, он отважен. В замешательство его привел не страх ужасной смерти, а перемена, случившаяся в Рэндо. Губернатор опускает меч. — Я слушаю. — У меня слишком много незаконченных дел, чтобы умереть, — говорит Маи. — Многие исследования я провожу по просьбе Института медицины. С твоей стороны неразумно было бы поддаться порыву. Поступим так: приказывай, я сделаю все, что потребуешь. Рэндо прикрывает глаза. Некоторое время он размышляет. — Хорошо. В память о нашей дружбе, я предупреждаю тебя: пройдет три или четыре недели, и в Кестис Неггеле примут закон, приравнивающий айлльу к людям. Отпусти пленников сейчас. Будет разумно, если ты немного позаботишься об их состоянии и залечишь последствия своих… экспериментов. Иначе ты можешь попасть под суд. — Ясно. — Препроводишь айлльу ко мне. Я бы желал, чтобы ты уехал на континент, но оставляю решение тебе. Видеть тебя, впрочем, более не желаю. Ундори улыбается; так улыбаются маски. — Позвольте откланяться, господин губернатор. — Прощайте, полковник. И Желтоглазый уходит — неторопливым спокойным шагом. Хараи смотрит ему вслед, но во взгляде его нет сожаления, он и не видит Ундори; смертельно усталый, опустошенный, он просто медлит перед тем, как вернуться к делам. |
