– Угу, – буркнул Алекс. – Нашим победителем в конкурсе миссис Радость на приз «За такт и дипломатичность» назван…

– Что? По‑твоему, я должен был их впустить? – взорвался Верд. – С этими тупицами надо разговаривать на их языке, иначе не поймут. Они не признают слова «нет».

Зигги сполоснул пару кружек и всыпал растворимого кофе.

– Но мы, когда шли, никого не видели. Правда, Алекс?

– Не видели. Наверное, Верд убедил их в ошибочности их поведения. Но если они вернутся, может быть, нам лучше будет сделать им какое‑то заявление? Нам ведь нечего скрывать.

– Ну да, тогда они от нас отвяжутся, – согласился Брилл, но так, как соглашался всегда: он овладел такой интонацией, в которой всегда звучало сомнение. Брилл всегда оставлял себе пути отхода, на случай, если потом вдруг обнаружится, что он плывет против течения. Вечная его потребность быть любимым окрашивала все его речи и поступки. И разумеется, желание оградить себя от неприятностей.

– Если ты думаешь, что я стану разговаривать с этими псами капиталистического империализма, ты жестоко ошибаешься. – Зато Верд никогда не оставлял сомнений в своих убеждениях. – Они мусор. Ты когда‑нибудь читал спортивный отчет, который имел бы что‑нибудь общее с игрой, которую мы сами наблюдали? Посмотри, как они рвут в клочья Алли Маклеода. До того, как мы съездили в Аргентину, он был для них богом, героем, предназначенным судьбой привезти домой мировой кубок. А теперь? Он не годится на подтирку задницы. Если они не могут верно прокомментировать нечто столь очевидное, как футбол, почему ты считаешь, что они не переврут наши слова?

– Как же мне нравится, когда Верд просыпается в хорошем настроении, – промолвил Зигги. – Но, Алекс, в его словах много правды. Лучше нам не высовываться. Завтра они переключатся на что‑то свеженькое. – Он размешал кофе и шагнул к двери. – Мне нужно доукладывать мои вещи. Лучше нам выйти пораньше, чем всегда. По этому снегу и так колдыбать не просто, а у нас, спасибо Макленнану, не осталось пристойной обуви. Поверить не могу, что заявлюсь домой в резиновых сапогах.

– Ишь, Фома неверующий, – крикнул ему вдогонку Верд. Он потянулся и протяжно зевнул. – Поверить не могу, что так устал. У кого‑нибудь осталась понюшка?

– Если и оставалась, давно поплыла в унитаз, – отозвался Брилл. – Ты что, забыл, как эти свиньи тут все излазали?

Верд растерянно моргнул:

– Прости. Я не подумал. Знаете, когда я проснулся, мне показалось, что вся эта история прошлой ночью – просто дурной сон. Ей‑богу, такое может на всю жизнь отбить охоту к кислоте. – Он покачал головой. – Бедная девочка.

Услышав это, Алекс тут же смылся наверх, чтобы запихать последнюю стопку книжек в дорожную сумку. Он не жалел, что скоро поедет домой. Впервые с тех пор, как он поселился с тремя друзьями, он ощутил клаустрофобию. Ему хотелось оказаться дома в своей спальне, дверь в которую он может закрыть и куда никто не войдет без его разрешения.

Настала пора ехать. Три дорожные сумки и огромный рюкзак Зигги грудой лежали в холле. Бравые керколдийцы готовы были отбыть домой. Они вскинули свой багаж на плечи и отворили дверь. Впереди шел Зигги. К несчастью, угроза Верда подействовала ненадолго. Едва друзья ступили на слякоть дорожки перед домом, как буквально из воздуха материализовались пять человек. Трое держали камеры, и не успела четверка друзей сообразить, что происходит, как воздух наполнился жужжанием найконовских моторчиков.

А к ним уже спешили, огибая фотографов с флангов, двое журналистов и на ходу выкрикивали вопросы. Шум стоял такой, словно открылась целая пресс‑конференция.