|
При такой количественной скудости, нужно мириться с тем, что наш пегас пег, что не всё в дурном писателе дурно, а в добром не всё добро". "Дайте мне, пожалуй, примеры, чтобы я мог опровергнуть их". "Извольте: если раскрыть Гончарова или -- -- ". "Стойте! Неужто вы желаете помянуть добрым словом Обломова? "Россию погубили два Ильича", -- так что ли? Или вы собираетесь поговорить о безобразной гигиене тогдашних любовных падений? Кринолин и сырая скамья? Или может быть -- стиль? Помните, как у Райского в минуты задумчивости переливается в губах розовая влага? -- точно так же, скажем, как герои Писемского в минуту сильного душевного волнения рукой растирают себе грудь"? "Тут я вас уловлю. Разве вы не читали у того же Писемского, как лакеи в передней во время бала перекидываются страшно грязным, истоптанным плисовым женским сапогом? Ага! Вообще, коли уж мы попали в этот второй ряд -- -- Что вы скажете, например, о Лескове?" "Да что-ж... У него в слоге попадаются забавные англицизмы, вроде "это была дурная вещь" вместо "плохо дело". Но всякие там нарочитые "аболоны"... -- нет, увольте, мне не смешно. А многословие... матушки! "Соборян" без урона можно было бы сократить до двух газетных подвалов. И я не знаю, что хуже, -- его добродетельные британцы или добродетельные попы". "Ну, а все-таки. Галилейский призрак, прохладный и тихий, в длинной одежде цвета зреющей сливы? Или пасть пса с синеватым, точно напомаженным, зевом? Или молния, ночью освещающая подробно комнату, -- вплоть до магнезии, осевшей на серебряной ложке?" "Отмечаю, что у него латинское чувство синевы: lividus. Лев Толстой, тот, был больше насчет лиловаго, -- и какое блаженство пройтись с грачами по пашне босиком! Я, конечно, не должен был их покупать". "Вы правы, жмут нестерпимо. Но мы перешли в первый ряд. Разве там вы не найдете слабостей? "Русалка" -- -- " "Не трогайте Пушкина: это золотой фонд нашей литературы. А вон там, в Чеховской корзине, провиант на много лет вперед, да щенок, который делает "уюм, уюм, уюм", да бутылка крымского". "Погодите, вернемся к дедам. Гоголь? Я думаю, что мы весь состав его пропустим. Тургенев? Достоевский?" "Обратное превращение Бедлама в Вифлеем, -- вот вам Достоевский. "Оговорюсь", как выражается Мортус. В Карамазовых есть круглый след от мокрой рюмки на садовом столе, это сохранить стоит, -- если принять ваш подход". "Так неужели-ж у Тургенева всё благополучно? Вспомните эти дурацкие тэтатэты в акатниках? Рычание и трепет Базарова? Его совершенно неубедительная возня с лягушками? И вообще -- не знаю, переносите ли вы особую интонацию тургеневского многоточия и жеманное окончание глав? Или всё простим ему за серый отлив черных шелков, за русачью полежку иной его фразы?" "Мой отец находил вопиющие ошибки в его и толстовских описаниях природы, и уж про Аксакова нечего говорить, добавлял он, -- это стыд и срам". |
