Сашенька вскочил с кресла, мечется по комнате, размахивает воображаемой ракеткой, и вдруг — остановился. Насмешливо, внимательно смотрит на него автопортрет. Алёша, кажется, улыбается глазами, будто хочет сказать: «Эх ты, Сашенька! Размечтался, расхрабрился, дома сидя. А кто картинку стащил? Ну, кто? Отвечай».

Поник Сашенька, съёжился. Вспомнил. Много дней мучает его эта история. Когда брал картинку, сам себя утешил: да ладно, у Алёши вон сколько картин. И ещё нарисует. Подумаешь, одна картиночка. И совсем небольшая. Алёша про неё и не вспомнит.

Но это он сам себя утешал. В глубине души он и тогда понимал, что Алёша, скорее всего, вспомнит. И знал Сашенька, что Алёше эта картинка нужна для выставки. Но — унёс. Как-то сумел оттолкнуть от себя в тот момент все совестливые мысли. В тот момент. А потом-то они на него напали, эти мысли. Особенно после того вечера, когда Алёша стал искать акварель и никак не мог успокоиться…

Прошло несколько дней, Алёша как будто забыл. А вот Сашенька никак забыть не может. Гложет его совесть. Ругает Сашенька сам себя. А это и есть самое тяжкое наказание — упрёки самому себе.

Сашенька даже по ночам стал просыпаться. И всё думал — что делать? А что сделаешь? Теперь уж не поправишь.

И вот сегодня, после того как проводил Сашу Лагутину в лагерь, он сидит как сыч, один, и страдает. И портрет насмешливо смотрит на эти страдания. И никогда Сашенька не сможет сказать Саше, откуда взялась афиша. Как же тут скажешь — «я её украл»? Стыдно.

Значит, нет выхода? Да есть же. Есть. Нелёгкий, очень даже трудный. Но — единственный. Решайся, Сашенька. Ничего, ничего сумел провиниться, сумей и теперь сделать то, что нужно. А что нужно сделать-то?

Ты, читатель, догадался, конечно. Ну правильно — сознаться. Всё рассказать брату. Это и есть единственный путь. Конечно, непросто — взять и сказать. И легче замять и надеяться — вдруг всё проскочит, забудется. Только нет, не для честных людей — ждать, дрожать, тянуть и неизвестно на что надеяться. Забудет! А если не забудет? Нет, виноват — признавайся. Так поступают настоящие парни. И девчонки, между прочим, тоже.

Сашенька принял решение. Вот сейчас вернётся домой Алёша, и Сашенька скажет:

«Алёша, мне надо с тобой поговорить».

Алёша удивится. А потом они пройдут вот сюда, в Алёшину комнату, и закроют дверь — маме этот разговор слышать совсем не нужно. Мало ли о чём могут говорить два брата, два мужчины. И Сашенька всё расскажет Алёше. И Алёша тогда пусть делает что хочет. Ругает. Пусть даже стукнет. Пусть перестанет разговаривать с братом. Всё, что угодно, — только не так, как сейчас.

От принятого решения стало веселее. Сашенька включил проигрыватель. Как запоёт Алла Пугачёва. Мама опять книгу уронила. Хорошо, что не в борщ.

— Сделай тише! — кричит мама. — Ты что, с ума сошёл?

— Мама! Алёша скоро придёт?

— Обещал в три. А сейчас? Четверть четвёртого. Не терплю, когда опаздывают.

— Добрый день! Вот я пришёл, голодный, как зверь.

Это вернулся Алёша.

— Сашенька! Где ты? Здорово!

— Алёша, — говорит Сашенька робко, — слушай, Алёша. Знаешь что…

— Идите обедать! Борщ стынет! — зовёт их мама.

А Сашенька мямлит и никак не скажет главного. Опять то же самое. Решить — решил. А сделать? Не получается.

— Алёша! — повторяет он, — понимаешь ли, в чём дело.